Рыжий, стоявший спереди, переступил с ноги на ногу, опустил глаза и с трудом перевел их на Эсперанцу. Он сглотнул, обернулся на темного товарища, и когда тот кивнул, повернулся обратно.
— Джо де Луи не любит ждать, — сказал он. – Ты заставил Джо де Луи ждать со среды. Он не привык к этому, и знаешь ли, не планирует привыкать.
Рыжий замолчал, глядя на Эсперанцу. Темный наклонился к нему и тихо сказал: «Выругайся».
— Мудила, — сказал Рыжий и покраснел.
Эсперанца смотрел на них. Рыжий отвел глаза. Темный внимательно наблюдал. Эсперанца вздохнул.
— Мистер де Луи знает, у меня были проблемы. Я не хочу напрягать мистера де Луи – черт, я не совсем еще рехнулся. Я плачу, всегда плачу, и в этот раз заплачу, мне нужно немного времени. Сами посмотрите, что там творится.
Рыжий смотрел на Эсперанцу без выражения, и тот подумал, что сумел его убедить. В пиццерии и правда было пусто.
Рыжий переступил с ноги на ногу. Капли пота выступили у него на лбу. Несколько долгих секунд тишину нарушал только отдаленный звук машин. Наконец Темный наклонился к нему и сказал: «Разве Джо де Луи волнуют проблемы этого парня?»
Джо де Луи не волнуют твои проблемы. Он бизнесмен, а не жалобная книга. Это его деньги, и он хочет их получить… Он не жалобная книга, — Рыжий облизал губы. – Мудила.
— Все, что у меня есть, — сказал Эсперанца, — принадлежит мистеру де Луи, но сейчас у меня нет ничего. Заходите через…
Темный перебил его, обратившись к Рыжему: «Стукни его разок и спроси, как ему это нравится».
— Ох!
— Нравится?
Эсперанца потирал глаз. Темный опять обратился к напарнику: «Теперь скажи ему».
Рыжий сказал: «Раздобудь до завтра деньги или увидишь, что будет», — он начал поворачиваться, остановился на секунду, потом развернулся и вышел из комнаты. Перед тем, как последовать за ним, Темный пожал плечами: «Он новенький».
История развивалась так. Джо де Луи родился в Неаполе в 1915 году под именем Луиджи Кастеллано. Он был сиротой, отец погиб на Мировой войне, мать – от холеры немногим позднее, он был на попечении у пожилой тетушки, но в действительности воспитывался на улице. Это не ожесточило его, как многих детей, осиротевших от войны и болезней. Он научился клянчить и красть, делал это без стыда, но и без развязности. Для него это была форма жизни, а не протеста, и даже подростком он обладал приветливым хладнокровием, которое создавало приятное впечатление.
В шестнадцать лет, коренастый и уже начинающий лысеть, Луиджи переехал в Нью-Йорк по приглашению кузена. Здесь он переименовал себя в Луи Каслза, хоть так никогда и не приспособился к английской речи. В двадцать два, все еще в бандитской компании, он переехал в Кливленд. Воображая себя дамским угодником, он стал звать себя Лу Адонис. Когда рычащий пьяница, утверждавший, что он друг Джо Адониса, сломал ему ногу ломом – «это будет тебе предупреждением!» — он назвался Джо де Луи.
Де Луи крутился в Кливленде много лет. Его имя не слишком часто всплывало в разговорах местных авторитетов, да и эти редкие упоминания не свидетельствовали о многообещающем будущем.
— Кто такой де Луи?
— Жирный малыш. Лысый жирный малыш.
— Да он жирный, его прозвали Джо Купол.
— Нет, Джо Купол тощий. Он на южной стороне, вместе с этим поцем Лу Никлзом.
— Это Джонни Купол.
— Джонни, да. Но это не де Луи.
— Так кто этот парень, о котором я говорю? Кто этот козел?
— Может, это ээ…
— Точно не де Луи?
— Не де Луи, говорю ж тебе. Только кто тогда де Луи?
Несколько лет ничего не происходило. Наконец, в 1962-м за карточной игрой с подельниками, которые теперь были сильно младше его, де Луи заговорил о новой жизни.
— Может, нам свалить?
— Давай, Джо. Куда мы двинемся, Джо?
— Я думаю, может, нам свалить… — он обвел глазами сидевших за столом, — …в Минаполис.
— Давай, Джо! А почему в Миннеаполис, Джо?
— Увидите, — Джо энергично закивал головой. – В Минаполисе хорошо. Увидите.
— О’кей, Джо, давай.
Такой выбор казался странным. Миннеаполис был ничьей территорией; местные шведы, поляки и немцы никогда не организовывались по примеру восточных городов. Но организовывать было нечего, в городе не было серьезной преступности. Было много красочных озер и вежливых людей. У многих были лодки. Летом жители занимались водным спортом, зимой – катались на лыжах. Вялый северный народец был невосприимчив к большим страстям и великим бедам, на которых традиционно разрастается преступность.
Настоящая причина именно такого выбора была, как часто бывает с великими планами, весьма простой. Джо де Луи полагал, что Миннеаполис значит на оджибва «Новый Неаполь», скучал по своей малой родине и думал, что узнает в озерах заливы Средиземного моря, а прочие сходства обнаружатся по прибытии.
Перебравшись туда и получше разобравшись в предмете, он утешил свое разочарование приятностью места. Тем более, убийство Кнутсона было уже организовано.
Кнутсон был выбран более-менее случайно. Шайка де Луи ошивалась в городе уже несколько недель, ничего не сделав, и надо было кого-нибудь убить, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Поэтому Де Луи и его правая рука Доменико Каччи хотели сделать казнь публичной, а стеклянная витрина обувной лавки Кнутсона выходила на Хеннепин-авеню. Убийцу не хотели привлекать из собственных рядов, поскольку ее только оперившихся членов могла обескуражить первая же неудача. Выписали двух профессионалов, Кенни Бойлза и Маурицио Мими Чикаго, де Луи устроил для них прием накануне дела.
Приезд Бойлза и особенно Мими Чикаго, человека с репутацией, вызвал оживление среди бойцов де Луи. На вечеринке они приближались к Чикаго с неловким дружелюбием посредственных бейсболистов перед только что подписанной звездой.
— Здорово, Мими, я Джо Росси.
Чикаго промычал.
— Здорово, Мими, я Майк Витале, как Чикаго?
— Откуда мне знать, я из Филадельфии. Чикаго – мое имя, сраный идиот.
— Как поживаешь, Мими? Джоуи Скрэгс.
Мычание.
— Привет, Мими, Тони Граццо. Как там дела?
— Откуда мне знать, как дела? Чикаго – мое имя, сраный идиот.
Вечеринку признали успешной, несмотря на то что Чикаго выражал ко всем открытое пренебрежение, а обделенный вниманием Бойлз провел весь вечер в унынии. Так или иначе, на следующий день Чикаго и Бойлз пристрелили Кнутсона без происшествий, если так можно выразиться, и уехали из города.
— Все айовские шлюхи должны работать на меня.
Шлюхи – это происходило через несколько дней после убийства Кнутсона – не знали, что и подумать. 157-сантиметровый де Луи не внушал, на первый взгляд, желания подчиниться. Его лицо еле возвышалось на кафедрой, а несколько оставшихся волос были зачесаны на лысину. Он напоминал дамам Бэби Хьюи, но его отличный костюм произвел на них впечатление. К тому же они разглядели в маленьком джентльмене старомодный шарм, пусть и не знали как это обозвать.
Обстоятельства этого призыва были если не тревожащими, то уж точно странными. Дамы были пойманы на улицах необычно вежливыми итальянцами и свезены со всего города на воронках. Теперь тридцать проституток сидели на складных стульях в пыльном зале.
— Мистер де Луи не так уж ловко говорит по-английски, так что я, девочки, введу вас в курс дела. С этого дня мы забираем половину ваших денег. Многие из вас отдают больше своим сутенерам, так что без жульничества. И мы сделаем для вас что-то, чего сутенеры не делали: вы попадаете за решетку, вы звоните нам, мы вас вытаскиваем. Если вашим парням что-то не понравится, направляйте их ко мне. Меня зовут Доменико Каччи.
— Он красавчик. Как он сказал его зовут?
— Минни Ка-Катчи.
— Минни смешное имя для парня.
— Все равно, он милый.
Каччи и правда был милым, хотя время от времени у него не закрывался рот. Он прочистил горло: «А если вам, девочки, расхочется платить – вспомните Кнутсона». Как и все в банде, он произносил «Натсона». Он повернулся, чтобы сойти с трибуны, но мысль заставила его вернуться: «И еще, отныне будете работать парами».
— Он очень хорошо одевается.
— У него есть стиль. Как он сказал его имя?
Девочек посадили в воронки и вернули на улицы. Тем, кто вспоминал это вечер позднее, он казался галлюцинацией без причин и последствий, больше они итальянцев не встречали. Это было связано с Кнутсоном, чьего имени, даже правильно произнесенного, они никогда не слышали.
Убийство не принесло результата, на который рассчитывала организация. Предполагалось, что убийцы в пальто дадут сигнал о прибытии оргпреступности, в газетах появятся кричащие заголовки, а рэкет станет жизнеспособным источником дохода. Но Чикаго и Бойлз разумно подождали, пока магазин не опустеет, и поскольку свидетелей не оказалось, полиция занялась поисками убийцы с мотивом. Выяснилось, что у Кнутсона была жена, а у той любовник по имени Эриксон, и они служили единственным алиби друг друга в злополучный вечер. Более того, подобно многим преуспевающим бизнесменам, Кнутсон застраховал свой жизнь в пользу жены. Одиннадцать пуль из двух разных стволов, извлеченные из него, объяснялись любовным сговором неверных шведов, которые предположительно опустошили свои барабаны в любовном исступлении. Передозировку насилия объяснили страстями, а не профессионализмом.
Когда незадачливым лютеранам предъявили обвинение, Джо де Луи оказался в двусмысленном положении. Ему хотелось оправдать любовников, не подставляя Чикаго и Бойлза. Он додумался до, как ему казалось, романтического решения: он сам обеспечит вдове алиби. Но когда он выступил с заявлением: «Миссис Натсон, она провела этот день со мной», — оно было встречено со скепсисом. Не только потому, что он неправильно произносил ее имя. Разъяренная миссис Кнутсон сама опровергла его слова. В результате ее и Эриксона признали невиновными в отсутствии улик, а Джо де Луи посадили за лжесвидетельство.
— Черт, — сказал он, когда зачитали приговор. Его криминальное прошлое сыграло зловещую роль: его приговорили к двум годам в Стиллвотере. «Ну что тут поделаешь», — сказал он.
Организация ничем не могла помочь своему боссу. Накануне ареста ему закатили вечеринку, напомнившую о Чикаго и Бойлзе.
— Увидимся, босс.
— Да.
— До скорого, босс, не кисни.
— Спасибо.
— Это ненадолго, босс.
Когда де Луи оказался в тюрьме, организация стала угасать. Сиу и Чиппева, жившие в южном городе, бесстрастно смотрели на смуглых средиземноморцев, которые обиняками говорили о блядях, числах и Натсоне. Всякого итальянца, забредшего в польский квартал, просто-напросто избивали. Шайке пришлось кормиться малюсенькой итальянской диаспорой, да и то без особого успеха. Организация так и не встала на ноги, и рыжий ирландский малец, терроризировавший Эсперанцу, был типичным представителем нового поколения бойцов.
Но вскоре всех взбудоражили новости из Стиллвотера.
— Слышали про босса? Какой-то гомик перерезал ему горло.
В атмосфере, когда статус требовал инсайдерской информации, а жизнь не предоставляла ее источников, слух быстро разлетелся, был многажды приукрашен, и все ему поверили. Когда история перестала ходить по кругу, она звучала примерно так:
В тюремном душе Джо де Луи отверг ухаживания заключенного, обвиненного в домогательствах к патрульному. Фрустрированный гомик возобновил домогательства на прогулке, во время игры в мяч, и снова был отвергнут. Страдая, он украл в столовой ложку и два месяца затачивал ее о стену своей камеры. Как только он изготовил пригодное к использованию оружие, ложку отобрали при шмоне. Настойчивый гомик украл другую ложку, потратил еще два месяца на ее заточку и перерезал ей горло ничего к тому времени не подозревавшего де Луи.
— Слышал про босса? Какой-то гомик перерезал ему горло.
На самом деле Джо де Луи, живой и здоровый, терпеливо отбывал свой срок в Стиллвотере, не страдая ни от гомосексуального интереса, ни от других напастей. Члены шайки не любили тюрьму и никогда его не навещали, да он и ждал этого от них и не подозревал, что его считают умершим.
— Слышал про босса? Какой-то гомик перерезал ему горло.
Доменико Каччи созвал собрание, чтобы обсудить ситуацию.
— Надо что-то сделать, — сказал он.
Один из парней кивнул:
— Вытянем спичку. Кто проиграет, пойдет в тюрьму и… — Он провел ладонью по горлу.
Каччи покачал головой:
— А если он попадет не в ту тюрьму?
— Попросит о переводе.
— Ну да. И ему откажут. Слушай, убивать этого конкретного педика нет никакого смысла. Это мог быть любой педик.
— И что, просто прикончим кого-нибудь?
Каччи кивнул:
— Так мне кажется.
— Он даже не должен быть гомиком. После смерти их не отличишь.
Это вызвало оживленную дискуссию, можно ли узнать по телу, был ли его хозяин педиком. Многие считали, что можно.
— У гомиков крошечные члены, — сказал один громила, скрючив мизинец.
— Откуда тебе знать, Раф?
— Это все знают.
— Все гомики.
Раздался смех.
— Прекратить, — сказал Каччи. – Ради босса мы удостоверимся.
Но убить гомосека в Миннеаполисе в 1963 году было легче на словах, чем на деле. Без сомнения, они существовали, но не собирались в общественных местах, по крайней мере, известных шайке де Луи. Высказали предположение, что стоит поискать получше, но что бы это могло значить, никто не знал. Дискуссия обострялась, пока Каччи не предложил раздобыть гомика у более космополитичных коллег из Кливленда. У него были знакомые, которые за разумную цену могли доставить все, что угодно. Идею приняли с облегчением.
Каччи из телефонной будки позвонил в Кливленд и обрисовал проблему, говоря через носовой платок. В Кливленде ответили, что немедленно пришьют педика и вышлют труп. Каччи заметил, что хотел купить живого педа, поскольку смысл был в том, чтобы осуществить месть в Миннеаполисе. На это ему ответили, что если дело в деньгах, за труп с него возьмут даже меньше, поскольку транспортировка живого человека связана со всеми теми же трудностями плюс с легальными последствиями похищения. Каччи разворчался. Кливленд, почувствовав слабину, ответил, что живого возить непрактично, и на очередное возмущение добавил, что не повезет живого ни за какие деньги. Каччи с грустью поддался. После непродолжительного торга из Кливленда подтвердили доставку трупа следующим вечером.
На следующий день мафиози стали собираться в гараже автосервиса, куда заказали доставку. Они все были там к половине седьмого, когда белый «понтиак боннвиль» дал два коротких гудка и был пропущен внутрь.
Водитель вышел и, обведя всех глазами, остановился на главном.
— Каччи? Джанни Барка. Твой мертвяк в багажнике.
Он открыл багажник и отошел. Внутри лежал мужчина средних лет, в кожаных штанах и спортивной рубахе, упакованный в сухой лед. Парни сгрудились вокруг. Многие из них не видели мертвых, кроме как на отпевании, хотя никто в этом бы не признался. Двое, по примеру Каччи, стали щупать и похлопывать труп, как придирчивые покупатели. Казалось, они были удовлетворены. Каччи тем не менее хмурился.
— Он мертв уже неделю. Этот парень не свеж.
— Он был в моем багажнике весь путь от Кливленда, — пожал плечами Барка. – Не так уж паршиво он выглядит для такого пути.
— Нет, выглядит он отлично. Умиротворенно. Я потому и говорю. Ты уверен, что он не умер сам по себе?
— Что ты порешь, как это сам по себе? Задери ему рубашку, там дырка от пули, видишь?
Каччи изучил рану на груди:
— Крови много вытекло?
— Крови? Ведра крови. Мы его почистили.
— Дурачок. Нам нужна кровь!
Барка пожал плечами:
— Я мысли не читаю.
— Господи, он совсем чистый, — Каччи потрогал рубашку. – Вы что, переодели труп?
— Ну да. – Несколько бойцов отпрянули в ужасе. – Купили ему новую рубашку. Хотели сделать все по первому разряду, — Барка сдержанно улыбнулся. – Виноват.
— Хм… — Каччи оправил рубаху. – А как вышло, что в новой рубашке дыра от пули?
Барка посмотрел:
— Черт. Наверное не купили новой рубашки. Дешевые ублюдки. Я говорил им, я думал вам нужен первосортный труп.
Каччи все еще хмурился:
— Значит, это та рубашка, в которой вы его грохнули?
— Ну да. Она ведь продырявлена.
— Но здесь нет крови вокруг отверстия.
— Я сказал, чтобы они постирали ее.
— Ты сказал, чтобы они постирали ее и купили новую?
— Нет-нет, дай подумать, я наверное сказал: «Когда прикончите этого придурка, купите ему новую рубашку или по крайней мере постирайте эту».
— Мы звонили тебе вчера…
— …в смысле, сделайте, чтобы он отлично выглядел. Я думаю, они ее просто постирали.
— Мы звонили тебе вчера…
— Сраные воришки, я дал им бабок, семь долларов, они сказали, что потратили их.
— Мы звонили вчера, а этот труп уже неделю на том свете, он несвежий.
— Он просто окоченел от сухого льда.
— Хм… — Каччи задумчиво обвел пальцем отверстие в рубашке, посмотрел на палец и неожиданно дал Барке подзатыльник.
— Ты чё?
— Они постирали рубашку, и кровь отмылась?
— Ну.
— Но порох-то нет?
Барка быстро осмотрел окружающие его лица. Теперь они толпились не у тела, а вокруг него. Он сглотнул:
— Я скажу вам правду. Я не знаю, что они сделали с рубашкой. Я не знаю, что с ней случилось, могу же я перепоручить часть дел? – Он покачал головой. – В чем я уверен, что вчера он был визжащим педиком, — он хихикнул. – А потом – бум!
— Что ты мне лепишь? – Каччи подошел к нему, уставившись в глаза. – Я уже десять лет в деле, и ты хочешь, чтобы я поверил, что этот парень умер вчера? Я скажу тебе, что произошло. Ты купил этот труп в морге, а может, даже спер, не заплатив. Потом ты выстрелил ему в грудь, засыпал льдом, привез сюда и хочешь, чтобы я поверил, что это свежий труп. – Каччи медленно погрозил пальцем. – Это нехорошо. Это неуважительно.
Барка быстро замотал головой:
— Все, что я знаю, вчера этот парень сосал члены, как полоумный.
— Мы не будем за это платить.
— Как это?
— Мы не будем платить.
— Тогда я увезу его. Я знаю, где я смогу на нем заработать.
— Ты его не тронешь.
Барку прогнали, мертвецу перерезали горло, ночью отвезли к собору Святого Павла и выбросили на ступени с бумагой на груди: «ЗА БОССА».
«Операция педик» — как они называли это между собой – была последним триумфом клана де Луи. Какое-то время она служила темой для разговора, так как Мими Чикаго и все последующее «юридическое говно» было уже проговорено до дыр. Но и эти беседы стали сходить на нет. Духовное разложение, начавшееся с заключения де Луи, продолжалось. Конечно, Каччи уважали и любили, но ему не хватало харизмы де Луи; он был Аароном при Моисее, приведшим всех в землю обетованную. Люди стали разбредаться, большей частью на восток, в Чикаго, Кливленд и дальше, на побережье. Те, кто остались, не удивились появлению слухов: «Слышал про Каччи? Его позвали в дело на Багамах». Комментарии Каччи сводились к многозначительному молчанию. Вскоре он действительно исчез, как все подумали – в подтверждение слухов, а на самом деле уехал работать в фирму своего зятя, обслуживающую салоны красоты. Люди продолжали разъезжаться. Оставшиеся легализовались, некоторые, устроившись на работу в некогда терроризируемой итальянской диаспоре.
Когда де Луи был освобожден в 1965 году, его шайка исчезла. Он, никогда не жаловавшийся, не унывал и на этот раз, но удивлялся. Однажды, проходя по улицы Маркет, он наткнулся на Джорджо Кокковидзо, которого все звали Кокос и который теперь чинил кондиционеры.
— Привет, Кокос!
— Здорово, босс.
— Эй, Кокос, — сказал де Луи, всплеснув руками. – Чё было-то?
— Мы думали, ты умер.
Де Луи задумчиво на него посмотрел, а затем кивнул: «А-а…»
На скудные тюремные сбережения де Луи купил на окраине города парикмахерскую на два посадочных места. На витрине повесил табличку: «ХИППИ НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ». У него появилось несколько постоянных клиентов, большей частью пожилых, бизнес шел ни шатко ни валко. В 1967 году он снял табличку и повесил новую: «ПРИЧЕСКИ УНИСЕКС», но это никого не ввело в заблуждение.
Днем 12 сентября 1968 года Пит Питерсон, почтальон на пенсии, зашел сделать свою обычную стрижку. Де Луи сидел на кресле, на животе у него лежал раскрытый номер Field and Stream.
— Эй, Джо, Хамфри поборет этого сукина сына Никсона, как думаешь?.. Джо?
Джо де Луи похоронили в могиле для бедных. Парикмахерскую арестовали за долги, а два года спустя снесли, чтобы построить банк.
Перевод: Николай Бабицкий, Esquire №37
