В баре один человек рассказал мне про своего дядю Эндрю, который жил на севере Мичигана, а несколько лет назад там же и умер. Зимним вечером с вязанкой дров в багажнике своего пикапа он ехал домой по пустынной сельской дороге (в Северном Мичигане все дороги такие). На повороте его фары высветили прекрасного оленя с ветвистыми рогами, стоявшего прямо на разделительной полосе. Дядя Эндрю ударил по тормозам, машину занесло; зверь, вероятно, тоже пытался увернуться — а может, и не пытался, если верить расхожему утверждению о том, что олени от яркого света впадают в ступор. В общем, то ли никому из них не удалось сманеврировать, то ли маневры оказались неудачными, — так или иначе, встреча закончилась столкновением. Огромное животное перелетело через бампер, пробило лобовое стекло и приземлилось прямо на дядю Эндрю — нет, дядя не умер, но тяжеленная туша придавила его, а двигатель от удара заглох. Дядя Эндрю сидел в неожиданно затихшем автомобиле и глядел, как свет фар медленно желтеет и гаснет. Поперек груди у него лежал девяностокилограммовый зверь, а рука застыла в пяти сантиметрах от ключа зажигания. Если бы он мог его повернуть, в машине снова стало бы тепло. Он замерз насмерть.

Когда я услышал эту историю, все случившееся ясно предстало у меня перед глазами. Воображение нарисовало мне долгую холодную ночь и лицо дяди Эндрю, запачканное кровью и мокрое от залетающих в разбитое стекло снежинок. За огромной тушей, коченеющей у него на руках, ему почти ничего не видно. Он вслушивается, надеясь разобрать шорох колес какой-нибудь машины, но в снежной тишине нет ничего, кроме звуков ночного леса. Не сомневаюсь, что он размышлял о плотности движения на сельских дорогах в тот момент, когда заметил первые признаки обморожения и задумался, быть может, о более высоких предметах. Легко вообразить, какая картина предстала глазам того, кто его нашел: четыре закоченевшие оленьи ноги, припорошенные за ночь снегом, торчат из пикапа, как орудия военного корабля. А внутри дядя Энди перекинул правую руку через мертвого зверя, голая, потрескавшаяся от мороза ладонь тянется к ключу зажигания, глаза широко раскрыты, брови и ресницы заиндевели, с кончика носа свисает сосулька. Композиция кажется настолько хорошо продуманной, что человек, наверно, огляделся в поисках таблички с именем автора картины, названием и датой: «Прозрение», 1989 (сталь, хром, белохвостый олень, дядя Энди). Спрашивается, кто же художник? Но мы все прекрасно это знаем, как знаем и то, что он никогда не подписывает свои работы.

Картина рассказывает нам историю своего создания. Прошлое и настоящее тесно сплелись — перед нами человек, для которого тайны времени уже нет. Визг тормозов, брызги осколков существуют одновременно с последовавшей за ними величественной тишиной. Тут же присутствует и будущее: хруст снега под тяжелыми ботинками, крики рабочих, вытаскивающих оленя, скрип гидроподъемника аварийного автомобиля, треск костей дяди Энди, когда его окоченевшее тело сгибали так, чтобы было удобнее вытащить из машины. Его увозят: руки неестественно вывернуты, пальцы скрючены, как птичьи лапы, он ухмыляется, глядя в потолок «скорой помощи», сосулька на носу теперь торчит горизонтально. Обо всем этом я думал в баре, а напротив меня сидел рассказчик, погрузившийся теперь в задумчивость. Может быть, он размышлял о своем собственном метафизическом олене, который мирно жует траву и не замечает, как проходят дни, отделяющие человека и зверя от рокового столкновения. Он расстегнул свою теплую куртку (дело было зимой в маленьком городишке в Висконсине), и зубчики молнии царапали ему подбородок. В своих огрубелых ладонях он держал стакан и, не отрываясь, смотрел в него. Он не поднял глаз, даже когда объявили, что бар скоро закроется.

Я вышел на стоянку. Тихо гудели машины — штук шесть или семь, — пустые, как корабли-призраки: их хозяева сидели в баре и ждали, когда двигатели прогреются. Я тоже завел машину, достал щетку, счистил снег с лобового стекла и вернулся в бар. Мой знакомый — его звали Кумбз — сидел все так же: куртка из «гор-текса» сгорбилась над стаканом виски. Музыкальный автомат уже выключили. Оставшиеся посетители — одни мужчины — сидели поодиночке и тоже глядели в пространство. Кумбз заплакал.