Суррогаты – это, в первую очередь, новая концептуальная режиссерская работа Джонатана Мостоу, воплощенная мечта сторонников теломодификаций и постчеловечества, осуществленное желание пассивного созерцания виртуальной ткани и открытая возможность обладания вереницей перманентных удовольствий, недоступных субъекту ранее, а во-вторых, лысеющий герой зубодробительных боевиков – герой из крови и мяса, Брюс Уиллис.
Честно признаться, я не вижу фильм, я вижу наслоение концептов, современную экранизацию идей борьбы нео-традиционалистов, осознавших абсурдность и трагический ужас произошедших перемен, с последовательными нео-модернистами цифровой эпохи, на новой исторической территории, где борьба идет не за культурную идентификацию и наследие рода, а за само состояние антропности.
В безликом пространстве термопластика, в этом холодном дигитальном мире нет места чувствам, нет места самой антропности. Перефразируем Ницше: «Что такое обезьяна по отношению к человеку? Cтыд и жалкое уродство. Человек по отношению к Сверхчеловеку (человеку-субституту) — тоже лишь стыд и жалкое уродство. Вы прошли долгий путь от человека до суррогата, но слишком много у вас осталось еще от человека. Когда-то вы были обезьяной — смотрите. как много в вас еще от обезьяны. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Суррогат — смысл земли!»
«Что такое человеческое существо? — задавался вопросом в одном из своих писем Артюр Рембо. — Всего лишь фасад, за которым может скрываться все, что угодно — от жестокости до добродетели». «Откуда мне знать с кем я разговариваю, — спрашивает герой Брюса Уилисса у черной девушки-суррогата. — Может я разговариваю с потным жирным ниггером средних лет!»
Риторика капитализма, доведенная в своем радикализме до совершенства: культура страха, взращенная в социуме, создала фундамент параноидальной боязни покидать комнатный рай и выходить на улицу без робота-суррогата, переживая опыт коммуникации, передвижения, удовольствий, находясь в операторском кресле (аллюзия на постлюдей из «Возможности Острова» Мишеля Уэльбека). Операторы, с помощью своих суррогатных роботел, реализуют все, что угодно их Оно, оставаясь на безопасном расстоянии от разрушительного влияния Другого и физического урона их реальным телам.
В суррогатах «идеального» человеческого настолько много, что антропность исчезает, превращаясь во что-то другое. Без кибер-субститутов, оболочки и дигитальных схем, мы видим человеческое существо, но оно вызывает жалость… но от этого, как ни странно, человечности не добавляется. Скорее наоборот. Согласитесь, что-то жуткое есть в существах вроде моллюсков и улиток! Ведь, по-настоящему ужасает не оболочка (раковина, панцирь) без склизкого тела в ней, а тело, лишенное панциря. Нет такого тела, которое полностью соответствовало бы своей оболочке: лишенное своего панциря (суррогата) тело — это почти бесформенный рыхлый организм.
В плоскости постмодерна принято менять пол, возраст, наркотики, калейдоскопические цепочки разнообразнейших полиморфных извращений, но самый внушительный ход – поменять живое на мертвое, сохранив видимость жизни. Это оживший дигитальный образ, улыбающийся штрих-код, где с экрана на нас смотрит прямая противоположность страсти — танатос. Нас изучает смерть.
Все полностью осознают, что дигитализация — дело скорого будущего, но понимаем ли мы, что происходит? Куда ведут социальные последствия дигитализации? Вот, что еще интересно, действительно ли капитализм служит естественной структурой производственных отношений для цифровой вселенной? Мостоу пытается доказать, что во всемирной паутине не содержится подрывной потенциал (pirate bay: пиринговые сети против капиталистической тирании кассовых сборов; napster: бесплатная музыка против рекорд-лейблов; сетевые библиотеки против издательского бизнеса), который угрожает капитализму: нужен суррогат – плати (базовая модель — слух и зрение), хочешь модель получше – плати дороже. Следовательно, ключевой вопрос цифровых отраслей промышленности таков: как сохранить форму частной собственности, только в рамках, которой может существовать логика прибыли? Ответ дается нам в простой форме: денационализировать прибыльный бизнес, посеять культуру страха и продавать пластиковое счастье, способное удовлетворять все прихоти нашего Ид.
Таково наше прогнозируемое будущее, где место центрального банка занимает всемирная цифровая сеть, как мать всеобщего интеллекта, конструирующая индивидуальную реальность для каждого пользователя, но это не постмодернистская догма, согласно которой «реальность» — это дискурсивный продукт, некий символический вымысел, ошибочно принимаемый нами за автономную материальную сущность. Если интеллектуал прошлого сталкивался с фундаментальной ложью большого Другого, впечатлением, что мы все больше и больше живем в искусственно сконструированной вселенной, и осознавал, что все окружающее является фальшивкой, построенной для его удовольствия, сытого блага, дурманящего мозг, то гипперреальный потребительский рай позднего капитализма, по сути, ирреален, несубстанциален, лишен материальной инерции. В позднекапиталистическом потребительском обществе «реальная социальная жизнь» сама, так или иначе, приобретает черты инсценированной подделки, в которой люди из нашей «реальной» жизни ведут себя подобно ожившим зомби, роботам, суррогатам, актерам… В фильме показана, как тотальная виртуализация нашей повседневной жизни, вызывает непреодолимую потребность вернуться к Реальному, заново обрести устойчивую основу в некоей реальной действительности.
Но все же, мне не удается избавиться от ощущения трагикомического разрыва между формой и содержанием. Суррогаты — это умный экшн, наслоение концептов, отличная почва для дискуссионных тем, но в тоже время — эссенция эпической анальщины в духе т е р м и н а т о р а к р е п к о г о о р е ш к а. Основной урок, который можно извлечь из фильма, состоит в том, что нам дана схема, по которой рынок виртуального капитала сводит человека к идеальному, но фальсифицированному продукту, лишенному своих качеств — антисубстанциональному человеческому существу. Точно так же, как мы пьем безалкогольное пиво, обезжиренное молоко или кофе без кофеина, так же мы имеем дело с войной, лишенной своей субстанции, — виртуальная война ведется, с помощью суррогатов за мониторами компьютеров. Роботы-участники в самом сердце видеоигры, ведут войну, в которой нет человеческих потерь (по крайней мере, со стороны суррогатных войск, за исключением уничтожения самого клона). Вот он, хмурый героин лакановского реального: создать фундаментальную ложь, обеспечивающую фантазматическую целостность личности. Ведь как говорит один из второстепенных героев фильма: «Что не запрещено, то можно».
Ситуация прозрачна и открыта для дискуссии, и это прекрасно осознает Славой Жижек: допустим, если со временем появятся два класса людей, «рожденных естественным образом» и рожденных в результате генетических манипуляций, нельзя заранее узнать, какой класс займет более высокую ступень социальной иерархии: станут ли «рожденные естественным образом» рассматривать рожденных в результате генетических манипуляций в качестве простых инструментов, а не по-настоящему свободных существ, или же значительно более совершенные существа, рожденные в результате генетических манипуляций, станут рассматривать «рожденных естественным образом» как принадлежащих к низшей ступени эволюции? Таким образом, грядущая борьба поставит нас перед лицом крайней необходимости действия, так как она коснется не только нового способа производства, но и радикального прорыва в том, что значит быть человеком.
