«Я фанат ужасов – тот, кому всегда нравились монстры. Поэтому я сейчас попытаюсь выразить определенный политический смысл этого моего увлечения. Подчеркиваю, что для меня это не академические штудии – у меня интуитивная любовь к фильмам о монстрах, и я попытаюсь обосновать ее теоретический смысл.

Что очаровывает меня в монстрах, так это то, что даже когда они должны быть плохими парнями, они при этом созданы с невероятным талантом. Во всех культурах люди берут свои страхи и выражают их в символической поэзии – приклеивая крылья летучей мыши к волку, например. Даже сейчас, когда мы пугаем себя, мы тоже делаем это творчески.

Нет культуры, в которой не было бы монстров – все культуры создали собственных чудовищ. Нет культуры, героями сказок и мифов которой были бы обычные животные. Кажется, что Homo Sapiens – это вид, который непременно должен создавать монстров!

Монстры очень многозначны – вы можете использовать их для «означивания» почти всего, что угодно. И одно и то же чудовище может иметь четыре или пять противоречивых смыслов в одном и том же фильме или книге. Возьмем, например, чудовище Франкенштейна. В романе Мэри Шелли монстр не просто олицетворяет знание, выходящие за рамки того, что положено знать людям. По своей сути он не деструктивен: насилие возникает только после того, как Франкенштейн отказывается от своего творения.

Итак, с одной стороны, перед нами пугающее выражение нашей тревоги по поводу отсутствия у нас ответственности за собственные исследования и действия. Но, с другой стороны, чудовище Франкенштейна, безусловно, вызывает у нас симпатию. Вы увидите то же самое в Кинг-Конге – с одной стороны, он туманный колониальный символ, связанный со зловещими островами и темными дикарями, но к концу фильма он уже в большей степени жертва. Поэтому наше отношение к монстрам двойственно: нас влечет к ним – и, в то же время, они нас отталкивают.

Кроме того, вы можете проследить за изменением проблем общества, если взглянете на этапы, через которые прошло развитие образов его монстров. Истории о зомби в 1920-1930-х годах связаны с темой расы. Начиная с 1960 года – то есть со времени фильмов Джорджа Ромеро – они стали касаться вопросов класса и отупляющего воздействия средств массовой информации. Но в последней волне фильмов о зомби – «28 дней спустя» и римейк «Рассвета Мертвецов» – зомби больше не бродят вокруг, они действуют в картинах социальных беспорядков, что не может не напомнить вам антикапиталистические демонстрации. Они – зомби после Сиэтла (в 1999 году в Сиэтле прошли массовые акции протеста против саммита ВТО, вылившиеся в столкновения с полицией и ставшие поворотным событием в истории так называемого «антиглобалистского» движения). Это антикапиталистические зомби – и, хотя они явные бяки, часть радости состоит в том, что вы любите зомби!

В этом есть также более широкое политическое значение. На обложку брошюры «Марксизм 2005» был помещен рисунок, изображающий неолиберализм в виде вампира. Это является частью давней традиции, рассматривающей капитализм как нежить. Но и занимаемая нами сторона также представляется в виде монстра – восставший рабочий класс всегда изображался как нечто чудовищное, как многоголовая восставшая гидра. Так или иначе, в классовом обществе это присуще всем: представлять своих врагов как чудовищ.

Я думаю, это происходит потому, что в современности и капитализме есть нечто, о чем вы просто не можете думать «реалистическим» образом. Происходит «возвращение вытесненного» – вы не можете представить это иначе, кроме как в чудовищной форме. И я думаю, что у нас всегда была неосознанная симпатия к монстру. Восприятие монстра всего лишь как социальной патологии беспокоит тех людей, чей идеал – социальное статус-кво. Но кое-кто из нас – потому что такова наша классовая позиция – понимает, что такой статус-кво связан с насилием. Так что не удивительно, что мы не полностью купились на мысль, что «патология» – это плохая вещь.

Я очень хочу сохранить этот критический взгляд на монстров. Если мы будет считать, что они просто относятся к социальной патологии, это приведет нас к мысли избавиться от них. Но если после революции не будет монстров, то я так не играю!»

Чайна Мьевиль – британский писатель-фантаст, член Социалистической рабочей партии, утверждает, что работает, сознательно смешивая жанры, — хоррор, фэнтези и научную фантастику, создавая при этом произведения, которые получили название «weird fiction». В отличие от большинства фэнтезийных миров, мир, описанный в прославившей автора «Нью-Кробюзонской трилогии» – не феодальный мир «меча и магии», а мир капиталистических отношений. В первой книге трилогии «Вокзал потерянных снов» перед читателем предстает город Нью-Кробюзон, в котором сочетаются худшие черты современного мегаполиса и диккенсовского Лондона. Он живет по социал-дарвинистским законам, напоминая социумы, описанные в киберпанковских текстах. Это город контрастов, с олигархами и огромной прослойкой отверженных представителей самых разных рас и видов, живущих в нищих гетто и рабочих кварталах: люди-кактусы, хепри, водяные, гаруды (люди-птицы), «переделанные» — бывшие преступники, наказанием для которых послужило удаление конечностей и пересадка на их место конечностей животных или других существ. Они часто используются в качестве рабочей силы и сведены до уровня машины или скота. Таким образом, монстры Мьевиля – не просто жуткие враждебные твари, но также жертвы и герои, вызывающие симпатию. Его мир нельзя назвать антиутопией – хотя антиутопические черты присутствуют в мире Нью-Кробюзона, так же, как они присутствуют и в нашей капиталистической реальности. Стоит отметить, что романы фантаста-марксиста – не политические трактаты и манифесты, а увлекательная фантастика – но написанная политически. «Я не какой-нибудь злобный «левак», которому только и надо, что протолкнуть свои злодейские манифесты, коварно маскируя их под фэнтезийные романы».