Джек КЕРУАК: разбитое поколение

beat

«…Как и для моего деда, моя настоящая Америка заключалась в ощущении дикой самоуверенной индивидуальности. Но к концу Второй Мировой Войны, с гибелью стольких клевых парней (думаю, где-то с полдюжины только в моем собственном окружении) это чувство стало исчезать… Однако чуть позже совершенно неожиданно оно всплыло вновь снова — появились хипстеры, фланирующие по улицам, потрясая благопристойных граждан, которые с сокрушенным видом качали головой и вопили вслед: «Эй, ты, псих!!!»

Впервые я увидел хипстеров, слоняющихся вокруг Таймс Сквер, в 1944 году, и, честно говоря, в особый восторг они меня тогда не привели. Один из них, Хянчке из Чикаго, подошел ко мне и сказал: «Чувак, я разбитый…» («Man, I`m beat…») Я моментально понял, что этот человек имел в виду. К тому времени я еще не врубался в боп, который тогда был представлен Чарли Берд Паркером, Диззи Гиллеспи и Бэгзом Джексоном; последним из великих свинговых музыкантов считали Дона Баэза, который вскоре свалил в Испанию; но позже я въехал… Незадолго до этого я откопал все мои старые джазовые пластинки в Минтон Плейхаусе — там были Лестер Янг, Бен Уэбстер, Джон Гай, Чарли Кристиан… и др. Ну, а когда я услышал «Берд» Паркера и Диза в клубе Three Dueces, то понял, что они были серьезными музыкантами, игравшими с бестолково пьяным новым саундом, и наплевал на то, о чем думал я сам или мой приятель Сеймур… На самом деле, когда я, потягивая пиво, подпирал стойку спиной, а Диззи, неожиданно подваливший к бармену за стаканчиком (надо думать — воды), встал прямо напротив и, растопырив руки, потянулся за ним прямо над моей башкой, а потом, пританцовывая, ушел, то у меня появилось ощущение, будто он знал — в один прекрасный день я воспою его… и, благодаря стечению некоторых дурацких обстоятельств, опишу одно из его выступлений. О Чарли Паркере в Гарлеме говорили как о величайшем, со времен Ча Берри и Луи Армстронга, музыканте.

Так или иначе, хипстеры, чьей музыкой был боп, выглядели как бандиты; но они говорили между собой о тех же вещах, которые интересовали и меня: длинные зарисовки личного опыта и видения, исповеди на всю ночь, полные страстей, запрещенных и подавляемых Войной; суматоха и шумные сумасбродства, брожение молодого духа (так похожего на древний человеческий дух)… И когда Хянчке, с лучистым светом, брызнувшим из его полных отчаяния глаз, появился среди нас и просто сказал: «Чувак, я разбитый…» — то прозвучало словечко, заимствованное, вероятно, из лексикона каких-нибудь карнавалов (на Среднем Западе) или из наркоманских кафешек… Это был новый язык, настоящий жаргон черных; слово, лаконично выражавшее массу вещей (я разбит, я выпал, я офигел и т.д.) и оно быстро прилипало к тебе, также как и «hung up».

Некоторые из хипстеров были буйно помешанные, долго и с надрывом гнавшие бессвязную пургу. Это было чертовски здорово. Концерты происходили каждую ночь; настоящая симфония бопа… К 1948 году все стало принимать четкие очертания. В этот буйный год наша группа будет таскаться по улицам, орать «Привет!» и даже останавливаться и разговаривать с любым, кто бросит на нас дружелюбный взгляд… А симпатию к себе хипстеры чуяли за километр… Именно в этом году я встретил Монтгомери Клифта, небритого, в грязной потрепанной куртке. Сутулясь, он брел с компанией вниз по Мэдисон Авеню… и Чарли «Берд» Паркера в черном свитере с высоким воротом. С ним был Бэбс Гонсалес и обалденная красотка…

Большая часть недоразумений, связанных с хипстерами и «разбитым поколением», возникала из-за того, что всегда существовало два различных стиля хипстеризма, два типа: «cool» (спокойные, безразличные) — бородатые молчуны, погруженные в свои проблемы, с видом язвительного глубокомыслия на лице сидящие в битниковском кабаке, со взглядом, устремленным в едва пригубленный стакан… Их речь тиха и недружелюбна… Их одетые во все черное, подруги, как правило, ничего не говорят… И «hot» — эмоциональные, взрывные, сумасшедшие, общительные (всегда наивные и открытые) сумасбродные чудаки с горящими глазами, которые бегут из бара в бар, из притона в притон… в поисках знакомых, нетерпеливые, подбивающие «сделать это» («Do It») безразличных битников, которые стараются не замечать этих наглухо съехавших типов. Большинство писателей «Разбитого Поколения» принадлежит к «взрывной школе». Конечно, наутро надо хорошенько подогреваться пивом, дабы к вечеру засверкать всеми искрящимися гранями других напитков… В большинстве своем соотношение «hot» и «cool» — пятьдесят на пятьдесят. Скажем, такой необузданный хипстер, как я, в конце концов полностью остывает в глубокой буддийской медитации; но когда я иду на джазовую тусовку, я еще чувствую в себе заводные, истошные крики музыкантов: «Дуй, детка, дуй!» («Blow, baby, bow!») — хотя сейчас я уже слишком стар для этого.

1953, Lower East Side, Manhattan, New York, New York, USA  Jack Kerouac looking out apartment window in New York City

В 1948 году «взрывные» хипстеры мчались на машинах (как это описано в «On the Road») в поисках дикого, кипящего джаза; такого как у Уилли Диксона, Счастливчика Томпсона, биг бэнда Чабби Джексона; тогда как «спокойные» внимали, полностью погружаясь в себя, «правильным», но очень клевым группам Ленни Тристано и Майлза Дэвиса… Тогда все выглядело точно также, за исключением того, что это «Все» превратилось по своим масштабам в национальное поколение, к которому и был прилеплен ярлык «BEAT». Все хипстеры этот ярлык ненавидели. Слово «beat» изначально относилось к человеку неимущему, смертельно уставшему, выброшенному за борт жизни; и, как правило, означало печального бродягу, бомжа, засыпающего в подземке. Сейчас это слово приобрело официальный статус и применяется по отношению к людям, которым даже в голову не приходит ночевать в подземке, но которые общаются между собой на новом языке, при помощи новых жестов и отличаются совершенно другими (еще одними другими) нравами. «Разбитое Поколение» просто стало лозунгом и ширмой для революции нравов в Америке.

Я написал «На Дороге» за три недели изумительного мая 1951 года, когда жил в районе Челси, Лоуэр Уэст Сайд, в Манхэттене, на высоте сто футов… Здесь я обратил образ «Разбитого Поколения» в слова и таскался с ним на все университетские пьянки и дикие сборища…, загружая юные, неокрепшие мозги. Окончательно охреневшие в этой грязной дыре, а потому — чересчур восприимчивые… «Да-а-а, это клевые парни, — говорили они, — но куда же запропастились в самом деле Дин Мориэрти и Карло Маркс? (Нил Кэссиди и Аллен Гинзберг) — Я не думаю, что они появятся на таких тусовках. Они слишком своеобразны, слишком таинственны и странны, слишком подпольны…

Рукопись «На Дороге» была спущена со ста футовых небес на землю… И сразу же сыграла в ящик стола, разочаровав моего агента. В тоже время мой издатель, очень интеллигентный человек, сказал мне: «Джек, это почти как у Достоевского… Но кто в этой стране будет сейчас читать такую книгу…» — Ну, я и плюнул на все… За последние пять лет я был всем и никем: бродягой, шахтером, моряком, нищим, журналистом, псевдо-индейцем в Мехико, но я продолжал писать… Моим кумиром был Гете, я верил в силу искусства и мечтал о том, что когда-нибудь напишу третью часть Фауста, что я и сделал в «Докторе Саксе». В 1955 году появилась статья «Джаз Разбитого Поколения» (отрывок из «On the Road»), так что слово «Разбитый» стало распространяться еще быстрее. Оно размножалось так, как размножаются кошки…, с той же скоростью и очень похоже по исполнению. Всюду появились странные, прихипованные мужики (от выражения «hip like cats»; на слэнге слово «cat» означало «мужик», «чувак»), ребятишки из колледжей, толком не знающие за что зацепиться, но в непонятных прикидах, в разговорах между собой вставляющие те же словечки и выражения, которые я слышал когда-то на Таймс-Сквер.

1957 год. Наконец, был опубликован «На Дороге». Всех как будто прорвало в один миг, многих свело вместе и вскоре каждый начал трепаться о «Разбитом Поколении»… Где бы ни появлялся, я давал интервью направо и налево, постоянно отвечая на вопрос: «Что я имел ввиду, придумав такую штуковину?!» Люди стали называться битниками, разбитыми, джазменами, бопниками, постельниками и, в конце концов, провозгласили меня автором всей этой мотни…»

__________________________________________________________________________________

Незадолго до своей смерти в 1969 году Керуак выдал нижеследующую тираду: «Теперь я лучше обойду всех, скажу каждому или позволю убедить себя в том, что я, «Великий Белый Отец» и «интеллектуальный предтеча», расплодивший море помешанных радикалов, пацифистов, выпавших, хиппи и даже Разбитых, сделал себе на этом какие-то бабки и сварганил «современный» образ Джека Керуака. Да ну их к дьяволу!»

Выступая на семинаре в честь 25-летия выхода в свет «On the Road» в университете штата Колорадо, Уильям Берроуз сказал: «Разбитое движение было всеохватывающей литературной, культурной и социологической манифестацией, большей, чем вся политика… Разбитое движение было очень большим рассказом. Однажды начавшись, оно пережило момент своей личной, внутренней жизни, а умерев, оказало огромное влияние на внешний мир. В результате, интеллектуальные консерваторы в Америке увидели в лице битников серьезную угрозу своему положению еще до того, как «разбитые» писатели сами осознали это… Угроза эта, как они говорили, была для Америки более серьезной, чем коммунисты… Отчуждение, нетерпеливость, разочарованность уже были, они только ждали того момента, когда Керуак укажет НА ДОРОГУ…» (Сolorado Seminar; 1982)

ПОЭТЫ, АРТИСТЫ, ХУДОЖНИКИ,
ПО-МОЕМУ, ВОТ НАСТОЯЩИЕ АРХИТЕКТОРЫ ИЗМЕНЕНИЙ,
А НЕ ПОЛИТИКИ-ЗАКОНОДАТЕЛИ,
КОТОРЫЕ УТВЕРЖДАЮТ ИЗМЕНЕНИЕ УЖЕ ПОСЛЕ ТОГО,
КАК ОНО ПРОИЗОЙДЕТ…
ИСКУССТВО ОКАЗЫВАЕТ ОГРОМНОЕ ВЛИЯНИЕ НА ОБРАЗ ЖИЗНИ, НАСТРОЙ, ПРОТЯЖЕННОСТЬ
И НАПРАВЛЕННОСТЬ ВОСПРИЯТИЯ…
ИСКУССТВО ГОВОРИТ НАМ О ТОМ, ЧТО МЫ ЗНАЕМ;
И НЕ ЗНАЕМ ТО, ЧТО МЫ ЗНАЕМ…

подготовил Антон КОРАБЛЕВ