Существуют люди, в которых жизнь реализуется в таких чистых и ясных формах, которые тяжело вообразить тем, чья жизнь полна болезненными противоречиями и хаотическими порывами. Быть вовлеченным во внутреннюю битву, быть захваченным внутренним драматизмом и проживать свою судьбу под знаком необратимости, значит быть вовлеченным в регионы, в которых любая ясность и чистота становятся иллюзорными.

Те же, в которых жизнь развивается без помех, лишенная этого драматизма, достигают состояния благодарности и восхищения, в котором мир кажется полным очарования и света.

И не является ли энтузиазм таким состоянием, которое облачает мир в сияние полное соблазнов и радостей? Описать энтузиазм – значит выделить особый вид отказа, выделить форму во всем сходную с любовью. У любви столько лиц, столько отклонений и столько вариаций, что довольно тяжело найти основное чувство или наиболее типичную ее форму.

Сущностной проблемой любой эротики является поиск изначальной формы любви. Говоря о любви между полами, о любви к Божественному, о любви к природе или искусству мы также говорим и об энтузиазме как форме любви.

Какая из этих манифестаций самая органичная, изначальная и лежит в основе всех остальных? Должна же существовать некая форма, по отношению к которой остальные находятся в зависимости, если не напрямую из нее выводятся. Я не могу представить себе, что множество эротических форм существует без излучения, сияния и тепла, исходящих из единого истока, который как солнце испускает свои лучи безразлично от природы принимающих их объектов или аспектов форм.

Теологи утверждают, что изначальной формой любви является любовь к Богу. Все остальные проявления являются ничем иным как бледными отражениями этого фундаментального чувства. Пантеисты с эстетическими наклонностями утверждают, что изначальна любовь к природа, а чистые эстеты, что к искусству. Для других, тех, кто основываются на биологии, это чистая сексуальность без аффектации, а для метафизиков чувство универсальной идентичности.

Все же ни один из них не может доказать, что именно одна из этих форм является основополагающей, так как в течение истории любовь принимала столь разнообразные формы, что никто сейчас не может определить точный ее характер.

Думаю, что главной формой любви является та, что существует между мужчиной и женщиной, которая является не только половым чувством, но совмещает целый комплекс особых состояний, действие и существование которых весьма ощутимо. Много ли людей покончило с жизнью ради Бога, природы или искусства? Все эти формы любви являются слишком абстрактными для того, чтобы проживаться с интенсивностью. Любовь является тем интенсивнее, чем более она связана с чем-то индивидуальным, конкретным и уникальным. В женщине любишь то, что ее отличает от остальных, ее уникальность. Ничто и никто на свете не может ее заменить, если твое чувство сильное.

Все остальные формы любви являются аспектами этой, хотя и проявляют тенденцию к автономному развитию.

Таким образом, энтузиазм можно рассмотреть как форму любви совершенно автономную от сферы Эроса, хотя на самом деле корни его уходят к самой интимной субстанции этого чувства, давая рождение форме с тенденцией освобождения от сферы эротического.

Внутренней природе каждого энтузиаста свойственна космическая, вселенская восприимчивость, возможность принять все, направить себя в любом направлении, от переизбытка и импульса изнутри, и не потерять ничего и участвовать в любом действии с неиссякаемой жизненной силой, которая тратится на наслаждение реализации, страсть воплощения, дезынтересованный вкус беспокойства и динамический культа эффективности.

Для энтузиаста не существует критериев и перспектив, но только отказ, беспокойство и дарение. Радость выполнения и экстаз результата являются главными для такого человека, для которого жизнь – это рвение, бросок в котором ценно только текучесть жизненного, только нематериальный порыв, который поднимает жизнь на такую высоту, где деструктивные силы теряют интенсивность и отрицательное действие.

Каждому из нас знакомо состояние энтузиазма, но оно настолько редко, чтобы всех определить как энтузиастов. Сейчас мы говорим о тех, в которых энтузиазм преобладает, частота которого настолько велика, что составляет специфическое свойство индивидуума.

Энтузиаст не знает поражений, поскольку его не интересуют цели, но инициатива и наслаждение от деятельности самой по себе.

Он начинает действие не потому что размышляет о ее полезности и смысле, но потому что не может иначе. Успех или неуспех, если не совсем безразличны ему, то ни в коем случае его не стимулируют или придают некий азарт.

Жизнь гораздо более посредственна и фрагментарна по своей сути, чем люди себе представляют. Необъясним тот факт, почему мы все деградируем, почему теряем жизнь внутренних пульсаций и застываем, принимая мертвую форму в ущерб внутреннему динамизму. Потеря жизненной текучести и неограниченности разрушает восприимчивость и возможность принимать жизнь со щедростью и порывом.

Энтузиаст – единственный, кто ощущает себя живым до самой старости. Все остальные если не рождаются мертвыми, как большинство людей, то умирают гораздо раньше своей биологической смерти. Как редки настоящие энтузиасты!

Мир, в котором жили бы одни энтузиасты, представляется более привлекательным, чем все красоты рая, так как высшее напряжение и радикальная щедрость превышают любое райское видение. Постоянная возможность возрождения, трансформации и интенсификации жизни делают из энтузиаста человека, который постоянно вне демонический склонностей, страха небытия и агонистических страданий.

Жизнь энтузиаста не знает трагедии, так как энтузиазм является единственным выражением жизни полностью непроницаемой для феномена смерти. Страшное мое восхищение энтузиастами происходит из факта, что я не могу себе представить, как могут существовать подобные люди в мире, где смерть, небытие, печаль и разочарование составляют настолько оглушительный и ужасный хор, что делают невозможными все наши попытки услышать высшие и трансцендентные мелодии.

То, что существуют люди, которые никогда не разочаровываются, это удивительный факт, который наталкивает на определенные размышления. Как возможно, что в энтузиазме не существует выделения целей? Как возможно реализовываться только через постоянный избыток и полноту? Почему любовь в энтузиазме принимает такую удивительную и парадоксальную форму?

Чем более интенсивна любовь, тем более она индивидуальна и связана с особенностями объекта. Мужчина, который любит по-настоящему сильно, может любить в одно и то же время только одну женщину. И чем интенсивнее страсть, тем большее значение для любящего приобретает ее объект.

Представим же себе такую страсть, в которой объект отсутствует, представим любовь мужчины без женщины, на которую ориентирована эта любовь. Энтузиазм – это любовь, в которой объект не выделен. Все возможности любви вместо того, чтобы быть обращенными от мужчины к женщине или от женщины к мужчине, выражаются иначе, в действиях, полные бесконечной щедрости, во вселенской восприимчивости, с которой мы не сталкиваемся в случае любви реализуемой естественным образом. Таким образом, энтузиазм есть высшее отклонение Эроса.

Из всех форм любви, энтузиазм является более всех очищенным от сексуальности, более чистым, нежели мистическая любовь, абсолютно не способная освободиться от полового символизма или культ природы, в который элементы подобной символики также входят.

По этой причине в энтузиазме отсутствует беспокойство и неясность, которые превращают сексуальность в один из определяющих элементов человеческого трагизма.

Энтузиаст – существо, лишенное проблематики. И все же он может многое понять без углубления в мучительные исследования и хаотическую чувствительность проблематического духа. Ставить перед собой проблему – значит быть потерянным, таким образом люди полные проблематического духа не могут ничего разрешить, поэтому им ничего не нравится.

И потом откуда возникает эта способность отказаться от чего угодно, откуда берется этот восхитительный парадокс любви в чистом виде, откуда возникает эта постоянная и тотальная активность, которая заставляет тебя в любой момент открыться для всех, и наконец, откуда берется наивная иррациональность энтузиазма? Библейский миф о познании, как о грехе, есть самый глубокий изо всех мифов, изобретенных человечеством. Бесконечное счастье энтузиастов в том, что они не знают трагедии познания. Настоящее познание ведет в самую глубину кромешной тьмы.

Я бы отказался в любую минуту от всех проблем этого мира, которые ни к чему не ведут, ради сладкой наивности и незнания. Дух разрывает на части, а не возвышает. В энтузиазме, как и в изяществе или в магии дух не отделен от жизни и не представляет собой элемент антиномии в мире. Существует секрет счастья – в изначальной неразделенности, которая означает неразделимое единство, органичное соединение. Быть энтузиастом значит быть неспособным к любому дуализму. Ибо любой дуализм – это яд.

Обычно жизнь не может быть плодотворной и продуктивной иначе как через напряжение и противоречия, которые представляют принцип борьбы и вовлеченности в агонию. Энтузиазм преодолевает этот принцип, реализуя жизнь без драматизма, выражая воодушевление без трагизма и любовь без сексуальности.

oтрывок из работы «Печаль бытия«

Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер или углубить имеющиеся у него определенные предпосылки вплоть до его полного изменения. Из скольких уравновешенных женщин страдание сделало святых? Абсолютно все святые испытывали невообразимые страдания. Трансформация их была не следствием божественного вмешательства, чтения Священного Писания или взятого на себя обета одиночества. Ежеминутное страдание, чудовищное и длительное подарило им миры, о которых никто не может и помыслить, интенсифицировало и углубило их духовную жизнь до такой степени, до какой не может интенсифицирована и углублена полная размышлений жизнь обычного человека.

Человек, который обладает особым преимуществом, проклятой привилегией страдать абсолютно непрерывно может спасти себя на всю оставшуюся жизнь от книг, людей, идей, от всего, другими словами чистый фактор страдания достаточен для того, чтобы превратиться в нечто совсем особое, иметь в себе такие силы, которые делали бы абсолютно не нужным какой либо дополнение извне. Как много можно извлечь из страдания, из этого проклятого сокровища, которое спасет или убьет тебя, сделает из тебя все что угодно, только не посредственность!

Люди не понимают, что с посредственностью нельзя бороться иначе как с помощью страдания. Дух и культура сами по себе не производят серьезных изменений. Но страдание способно изменить огромное количество вещей. Единственным оружием против посредственности является страдание. Оно изменяет темперамент, концепции, позиции, оценки, меняет направления существования, таким образом любое сильное и длительное страдание воздействует на интимную основу существа. Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицинтно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без него, так как любое страдание отчуждают тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью.

Целый народ может быть изменен через страдание и лишение покоя, через постоянную дрожь, мучительную и настойчивую. Апатия, вульгарный скептицизм и поверхностный имморализм могут быть разрушены страхом, тотальным беспокойством, плодотворным террором и всеобщим страданием. В народе вялом и настроенном весьма скептически ко всему огонь можно зажечь только через страх, через мучительное беспокойство и убийственную пытку. Это правильно, что то страдание, которое приходит извне не так плодотворно как страдание имманентное человеческому существу. Но из народа нужно сделать не общность творцов, но общность личностей. Все объективные методы, весь комплекс культурных ценностей не изменит ничего в сущности. Объективное и внеличностное знание облегает манекен, но не человеческое существо. Я бы не управлял никогда государством с помощью законов, программ, манифестов, но не позволил бы ни одному гражданину продолжать спокойно спать, до тех пор пока его беспокойство не заставило бы его усвоить формы социальной жизни, в соответствии с которыми ему придется существовать.