pre-txt by Антон КОРАБЛЕВ // published 30/12/2010
«Я не верю, что то, что имеет массовое распространение, может быть хорошим. Да, я стою на точке зрения элитаризма. То же самое верно и для искусства, искусство должно быть глубоким и насыщенным, искусство не может быть для всех, выражение «популярное искусство» лишено смысла. Я художник, и искусство обращается к таким людям как я — к интересным, многослойным людям. Искусство должно быть радикальным, оно должно раздражать как можно больше народу. Люди, которые по-настоящему глубоки и содержательны, которые влияют на остальных и оставляют после себя след… такие люди мыслят категориями, находящимися за пределами популярных идей».
«Когда я что-то делаю, у меня есть представление о том, как мир должен выглядеть, что должны люди любить, видеть, слышать, какие должны быть употреблены цвета. Я хочу все, абсолютно все контролировать: эстетику, поэтические метафоры, концепции. Я не хочу причинять людям боль непосредственно. Я делаю это концептуально».
«Я больше не могу никому верить… и не могу никого любить. Потому что люди — пресмыкающиеся животные. Ползающие с места на место пресмыкающиеся. Пресмыкающиеся там, пресмыкающиеся здесь. Мерзкие пресмыкающиеся».
«Я ненавижу все группы, объединенные по специальным интересам, все так называемые меньшинства. Я против всех голубых, всех меньшинств, которые борются за то, чтобы стать частью мейнстрима. Ты посмотри на голубых — они так усердно стремятся влиться в гетеросексуальный мэйнстрим! И теперь все старые комплексы этого мейнстрима характерны и для голубой культуры — когда ты стареешь, ты должен платить за секс, если ты не носишь Prada, ты становишься неинтересным и непривлекательным. Когда ты чересчур волосат, или слишком худ, или вообще своеобразно выглядишь — ты становишься изгоем. Лучше всего, если ты молодой следящий за собой блондин. Не осталось никакой связи между голубым движением и андеграундом, людьми, которые ведут действительно необычный образ жизни».
«С одной стороны, искусство спасло мне жизнь, с другой — сделало меня рабом. Я слишком много внимания уделяю предметам, я люблю функциональные предметы, сделанные с логикой промышленного производства… или, наоборот, имеющие очень утончённый, изысканный дизайн. Всё остальное, все, что находится посередине, вызывает у меня скуку. Я не выношу безобразно выглядящих вещей».
«Когда люди говорят об угнетении, о подавлении свобод — это абсолютная чушь… В контексте последних двух тысяч лет цивилизации сегодняшнее раздувание страстей по поводу расовой дискриминации — это просто невежество. Были времена, когда угнетение имело просто шокирующие формы. Если мы послушаем, с чем борются сегодня женское движение, голубые или чёрные… они же просто сумасшедшие. Кризисы этого мира довольно просты. Люди не искренни. Даже когда они занимаются сексом или употребляют наркотики. Когда я занимался сексом, сексом по ту сторону религиозных и социальных структур, мне было ясно, что это вполне сознательное решение. Моё решение. Решение моей партнёрши. В каком-то смысле мы тем самым были привязаны к андеграунду. Мы никак не относились к мэйнстриму. Когда сегодня подростки занимаются сексом — а они все им занимаются — то это происходит вовсе не из желания не подчиняться… это вообще не имеет отношения к осознанным решениям. Это потребление, слепое, бессознательное. Да, я говорю о мэйнстриме, который ведёт себя так, как если бы он был андеграундом. Андеграундом, который занимается сексом, принимает наркотики, ходит в клубы. Это самый неприятный, омерзительный мэйнстрим в истории человечества».
«Я вижу свою музыку как новую и прогрессивную. Проблема не в художниках, а в публике. Не для кого стало записывать музыку, снимать фильмы. Единственное, в чём наш мир нуждается в художественном смысле — это в хорошей публике. В людях, которые действительно хотят смотреть фильмы, хотят слушать музыку, в тонких, восприимчивых людях. Ты можешь быть настолько хорош, насколько хороша твоя публика. Но где она?»
«У меня 15 тысяч пластинок, но я постоянно слушаю, наверное, пятнадцать из них. При этом я не могу расстаться ни с одной. Некоторые стоили мне по тысяче долларов, и потеряй я их, я бы заплатил три тысячи, чтобы их вернуть, хотя, может быть, ещё десять лет так и ни разу их не заведу. Музыка существует для тех, кто готов её покупать, кто готов платить деньги. Я не понимаю, почему исчезли коллекционеры старой аудиотехники».
«В 1974 году я купил мой первый альбом King Crimson. Это был их дебютный альбом «In the Court of the Crimson King», который был выпущен за пять лет до этого. Почти 25 лет спустя, я использовал трек с этого альбома, «Moonchild», в своем фильме-шедевре «Буффало 66».
«Когда я начал слушать King Crimson и некоторые другие из лучших прогрессивных рок-групп, то чувствовал, что идеи, чувства, эстетика и, конечно, музыка были сложные, совершенно новые и действительно прогрессивные. И когда я рванул автостопом из Буффало в Нью-Йорк, в возрасте 16 лет, то я не взял ни еды, ни одежды, ни своих футбольных трофеев или пару трусов моей подруги. Вместо этого, я потащил несколько сотен альбомов в деревянных ящиках для молока».
«Массы не интересуется тем, что могло бы быть, они интересуются исследованием того, что уже было».
«Я прекратил заниматься живописью в пике своего успеха — только потому, чтобы никто не имел моих прекрасных картин. Я это сделал всем назло».
«Я думаю, что музыка попала в ту же самую ситуацию, что и театр. Аудитория настолько лишена всякого вдохновения, что никто не планирует новую театральную революцию. Я повторяю: причина, почему в театре за последние пятьдесят лет не произошло ничего интересного, как раз та, что люди, которые приходят в театр и покупают билеты, лишены вдохновения. В 70х, если ты продавал 60 тысяч грампластинок, ты был значительным музыкантом. Сегодня, если ты продаешь 250 тысяч, ты по-прежнему никто, третьестепенная фигура. Невозможно придти в восторг от того, что люди, которые покупают музыку и ходят на концерты, настолько неинтересны. Я думаю, что зрители кастрировали развитие искусства. Аналогичным образом, я думаю, что огромное количество женщин одарили огромное количество неинтересных мужчин половым актом. Множество безответственных мужчин, которые являются плохими родителями и плохими любовниками, были субсидированы сексом и любовью женщинами, которые ничего особенного ни от кого не ожидали. Сегодня любое ничтожество, каждый безмозглый ублюдок, каждый неудачник имеет возможность трахаться. Это стало таким простым делом, что у меня руки опускаются от отчаяния».
«Многие называют меня самовлюбленным человеком, на самом-то деле у меня даже зеркала дома нет».
«Красота — понятие относительное. Красота может быть уродливо красивой. Красивыми могут быть даже затылки».
«Брайан Уорнер — хитрый тип. Я могу рассказать один анекдот. Когда мы с ним встречались, он всегда был не накрашенным, без этой своей маски. Он выглядит забавно, интересно. Обворожительный тип. И весёлый. Однажды сижу я у себя на кухне. У меня в гостях — Деми Мур, мы говорим с ней о возможном совместном проекте. Всё время заходят какие-то люди и изумляются: Дэми Мур у тебя на кухне! Мы решили, что это становится неинтересно и надо куда-нибудь пойти. Садимся мы в машину, тут подъезжает автомобиль с Мэнсоном — он просто хотел сказать привет. Это был первый раз, когда я его видел в полном обмундировании. Marilyn Manson Look. Останавливает он свой белый Мерседес и выходит из него со мной поздороваться. И тут он видит Деми Мур. От всей его лихости не осталось и следа: он начал оправдываться и извиняться за свой внешний вид, дескать, я только что фотографировался… Я был в шоке. С тех пор я больше не могу его видеть таким, как раньше. Он стал прозрачнее. Мне стало ясно, что он занимается развлечением подростков».
