Берем тему корреляции секса и сексуальности – здесь вне конкуренции многотомник (не законченный) Мишеля Фуко. Проскакиваем то, что началом служит исходное эволюционное требование размножения (репродукции), — ясно, что здесь действует примитивнейший закон «сильнейший передает гены» (чистейшая биология с примитивнейшими зачатками коммуницирующего ритуализма, что с огроменной оттяжкой можно назвать «животной культурой», брачные кличи, разукрашивание перьев). Потом берем человекообразных обезьян – здесь тысячекратное усложнение: секс как средство коммуникации (известный факт для исследователей приматов), тонкая иерархия социальных отношений, где здоровая самка принадлежит лидерам, далеко не самым физически сильным, что в принципе зоологический нонсенс; социализированные ритуалы обхаживания; причем сексуальные обряды по видам существенно разнятся; гомосексуальные акты (чаще насильственного характера, либо в ситуации дефицита самок), как социальные действия, способствующие снижению общественной напряженности (слабый подставляет жопку под альфа-лидера, и происходит символический акт изнасилования, хотя могло произойти элементарное убийство нарушителя спокойствия).

И берем секс у людей: тысячи вариаций, преобладание практик, где самого секса (не то что там самого репродуктивного акта) вообще нет, а есть разжиженная в знаковой оболочке сексуальность (беспочвенный флирт, соблазн, заведомо отрицающие сам секс, в конце концов заканчивается коммерциализацией «сексуальности» как «плотного», «народного» знака, способного привлечь внимание). Так секс становится «комментарием» к «сексуальности-тексту» (а таковая не метафорически, а действительно является вещью знаковой).

Проблема, естественно, заключается не в снятии репродуктивной функции секса (уже древность знает многочисленные практики контрацепции, да хотя бы прерванный акт, либо анальный секс), хотя сейчас действительно вариации сексуальных практик резко увеличились и дифференцировались. Дело в том, что сам секс практически потерял свою биологическую подоснову, он медленно перетекает в знаковую область (язык, образы, коммерческая индустрия), становясь «сексуальностью» (Фуко ввел впервые такое тонкое различие), огромный массив образов и слов, призванных ранее возбуждать, теперь несут иную функцию — к примеру, товарно привлекать. Постулируется «пластичная сексуальность» не имеющая строго ограниченного назначения, — допустим, кончить (я уже не говорю о «зачать ребенка»). Порноиндустрия заменяет старые похождения распутника.

Весьма тонкая грань, за которой скрывается пропасть различий. Нынешний человек вряд ли чем серьезно отличается от вчерашнего, но..: в архаике лишь элита услаждала себя нюансами эротики, все остальные искали секса, теперь же все наоборот – демократическое потребление образов сексуального без самого акта (как максимум – преждевременная эякуляции выжатых образами людей). К тому же сейчас секс при нынешних свободах «пластичной сексуальности» доступен как никогда, выбор огромен, но весь изъян эпохи в том, что обыватель, ужаленный перфекционистскими образами тела в медиа, ищет – долго, тщательно, с шаткой надеждой на успех (ибо здесь необходимо должные ресурсы), — а в долговременных поисках услаждает себя иллюзиями (виновными в его репродуктивной апатии) секса. Есть секс как текущий половой акт между особями (современная политкорректность допускает здесь практически любые вариации) и сексуальность как скопление слов и образов, паразитирующих на половом акте, но не имеющих к нему отношения даже косвенного отношения. Цивилизация одинокой мастурбации (что еще по факту остается аномальным сексом) в окружении сполоха «сексуальности».

Секс, бывший очеловеченной формой акта воспроизводства, превратился в особое скопление образов и техник, удачных ракурсов и экстатичных моментов, призванное эффективно возбудить, расшевелить, экзальтировать. Можно, конечно, и дальше продолжать шутить, называя постсовременную секс-индустрию «аппаратом стерильной эякуляции», но все же… Выбор между кособокой, серой, требующей постоянного внимания, девчушкой с работы (соседнего двора) или синтетической красавицей, пышущей «животным идеализмом» с разного рода доступных информационных носителей. Он уже не так заострен и тягостен, ибо решение пришло само по себе: обрушить «идеальные небеса» силикона, имплантатов, ботокса на голову несчастных бытовых уродцев, чтобы ощутить и на себе печать надлунной неизменности. Еще бы, подлинное преображение реальности. Фантазирую кощунственно; завидев эстетствующий перфекционизм молоденьких метросексуалов, ироничный преследователь Алкивиада с носом-картошкой восславляет Зевса за то, что категория красоты по-настоящему обосновалась здесь – в подлунной обители, где… беспорядочное становление и распад.

«Сексуальность» утрачивает связь с биологической подосновой, что ожидает в скором времени и «секс» (экстрапоральное оплодотворение, суррогатное материнство, — показатели окончательного вытеснения секса в будущем, по крайне мере, с позиции «репродуктивно функции»?).

Помните, НФ-фильм «Гаттака» (с Итаном Хоуком и Умой Турман), обыгрывающий вероятную специфику демографической политики будущего: здесь отнятие репродуктивной функции из половой сферы объясняется евгеническими принципами – искусственно отобранные половые клетки с «идеальными» генотипами являются материалом для рождения здорового потомства). «Секса» больше на интерактивных поверхностях (мониторах, экранах, табло), чем в реальности – и в большинстве случаев он не возбуждает, а потребляется как любой другой популяризованный знак. Удовольствие от потребления бренда, идеальной красоты торгового знака, насколько непонятно для потусторонней аналитики, настолько очевидно в самой процедуре размеренного «вкушения-изничтожения».

Современный феномен «трансексуальности» вторит этому. Крайне «Соблазнительное» существо не способное ни оплодотворять, ни рожать, представляет собой странную сексуальную оболочку, где нет место архаичному сексу. Там, где «инстинкт» (генетическая идентичность) подавляется (скорее окрашивается) «культурой» (гормональные процедуры, способствующие «смене» пола) трахаются они под давлением масскульта (модное времяпрепровождение), чем под репродуктивным прессом. ДНК здесь уже мало что определяет в поведенческих стратегиях (социобиологические закономерности здесь не действуют) – то количество вариаций «пластичной сексуальности» не может быть объяснимо давлением определенных участков генотипа. Пока мы крепко завязаны с нашей телесностью, эти вещицы будут принадлежностью неочевидностей, но детерминизм становится неуместным в эпоху глобальных изменений.

Кроме того, нынешние трансформации тела на примере феномена «трансексуальности» — это не простые аналоги средневековых евнухов, или обезьяньего онанизма. Эти вещи не вписываются не только в традиционную сетку секс-репродукция, но и в понятие секса как такого. Здесь уже не тестестерон с эстрагеном главенствуют, а чистейшее сознание-вожделение. Человек, не надеясь на медленность эволюции, сам влезает в свою телесность с помощью инструментария, который не детерминирован генетически.

В прошлом давление гормонов редко «рецензировалась» культурой (существовали стандарты женской красоты, по которым искался партнер, но они оказывали незначительное влияние на сексуальную тактику). Сейчас же есть «универсальный» масс-код, по которому необходимо находить секс-партнера, существенно влияющий на стратегию сексуального поведения. Так исходно биологическая функция искривляется, корежится (постепенно, но фатально). Используя старо-марксистский бинаризм базы-настройки, можно сказать, что базовый принцип репродуктивного давления не так верховодит (да на последнем издыхании) над культурной надстройкой «сексуального образа». Сиськи (вернее их коммерциализованный вид) ВСЕ решают. «Разжиженная сексуальность» в знаках и образах с нами ежечасна — на улице, по ТВ, да где угодно, это же универсальный бренд нашего времени.

У животных, если происходит нарушение полового диморфизма, оно объяснимо и «функционально», но современный человеческий феномен «трансексуальности» иного характера – в большинстве случаев, это не гормональные нарушения, а изменения психологического характера (либо ваще чистое желание), при этом чудак себя фактически уродует, он же не останавливается на четкой половой идентичности, но транссексуалы оказываются сейчас чуть ли не символом современной «сексуальности» – изменить свое телесность «ради секса» (фактически ради удачного образа), фактически испортив свой репродуктивный аппарат. Они – нагрянувшее настоящее, положив на алтарь видимости и сексуальности свои оторванные гениталии.

Секс-машина. Что это, как не знаковая обработка «секса»? В создании «секс-куклы» изобретатели пытаются сделать акцент на максимально возможной «аутентичности» деталей (стоны, румянец, «тепло и влажно» в механической «трандёнке»), и чем больше они продвигаются, тем более отходят от традиционного секса. То, что ранее рассматривалось как первесивная траектория (аномалия на здоровом теле секса), сейчас оценивается как вполне нормальная практика, потому как различия между куклой и живой бабой постепенно нивелируются.

Почему ярчайшие красавицы разделяют ложе с отвратительными и скудоумными хозяевами века сего? Еще недавно банальность о нашем обезьяньем наследии и его влиянии была, в высочайшей степени, адекватна и справедлива. Еще недавно, например, наши родственники – макаки – допускались к телу, способной к репродукции самки, на основании силы конечностей и места в стадной иерархии. Так и сейчас трактуется наша возможность к получению лучшего; ты обязан быть выше и сильнее опять же в племенном смысле. Безупречный принцип, по которому победителями всегда выходили представители элиты и отдельные счастливчики, совместившие в себе уникальную способность с удачной случайностью ее применения. Действительно, как в реальности, так в разуме исследующих гуманитариев, принципы доминирования стадных элит, были преобладающими вплоть до нынешнего времени. Долгий период человеческая цивилизации ассоциировалась с животным гиком, звериным оскалом, мерзким плотяным насилием своей верхушки, боровшейся за перетекание в свои русла безличной и могущественной силы – власти. Долго выигрыш доставался самым жестоким и скверным, тем, кто откровенно не задумывался о прошлом, а шел по трупам, абсолютизировав дух насилия. Наш век все до предела усложнил, сделав людские механизмы трудными для понимания, практически закрытыми для планомерного использования. Но одно известно; люди уже давно были довольны своими телами, и их основным стремлением стало неуемное желание совершенства. Знаковая и материальная культура сначала была неказистым костылем человеческой телесности, затем стала удобным, хотя и не столь органичным, протезом, а сейчас она с бешеной скоростью приближается к точке замены собой самого человека. Поиск идеала, близость к божественному совершенству, нивелирует ценность реальной человеческой плоти, вышедшей из небытия на основании слепой игры сил эволюционного процесса. Буквально каждый орган столь хрупкого человеческого тела отдает оттенком незавершенности и дефекта, отсутствием четкого природного плана. Естественно культурной набор вещей древности позволял расправиться с внутренней ограниченностью тела без особого успеха, предоставляя не так много новых возможностей. То же происходило в недалеком прошлом; хотя недавно добавилась новая проблема в автономизации, отделении, разобщении, машин, да и большинства вещей человеческого мира от самих людей. Но стремление вещей к самостоятельности связано с парадоксальной привязанностью к ним человека, чья жизнь невозможно без их присутствия. Некогда примитивные – украшательство одеждой, усиление орудием, обеспечение безопасности строениями и т. д. достигли таких глобальных размеров и совершенных форм, что они теперь представляются уже не косвенной, а непосредственной частью человека. Человеку не грозит одиночество, вернее, он никогда его не получит в силу всеобщего овещнения мира. Мир как вещевой рынок, все более наполняющийся и грозящий лопнуть из-за фундаментального изъяна, — отсутствия нормального сбыта. А человек как многорукий монстр, пожирающий вещи и знаки; его уже невозможно сделать голым, потому что он весь состоит из предметов и символов, удаление которых ведет к представлению зияющей пустоты. Поэтому борьба за расположение абстрактной блондинки будет уже вестись в пространстве изнывающих от бешеного расширения, над-человекоподобных существ – скоплений земных изобретений.

Мы еще только на полпути к всеобъемлющему знаковому протезированию человечества, к полноценной материальной переделке людского рода. Увеличивая собственную скорость передвижения с помощью машины, объем и быстроту мышления мозгов посредством компьютера, личную красоту и обаяние путем имплантации, мы еще действительно не на эволюционной вершине, но мы уже приобретаем черты сверхчеловека. На нашем первоначальном неказистом, слабом, даже уродливом теле проступает печать властителей мира. Сейчас человек – это не совокупность плоти и разума, это пока не органичное, но стремящееся к гармонии, скопление полезных и не очень функций, вещей, идей. Той нагой и думающей особи не стало, она осталась в истории как прошедшая эволюционная ступень, столь хрупкая, тленная, разрушаемая. А «блондинка» не трахается с обезьяной или крестьянином, даже если это симпатичные и интересные представители. Мисс «блонде» необходимы другие индивиды, приближенные к затхлым мечтаниям переродившейся в современности философии сверхчеловечества. Она нуждается в вещевых колоссах, ноги которых – реактивные самолеты, руки – иноземные виллы, пальцы – коллекционные автомобили, мозги – гигантские актив транснациональных компаний, а член… с ним еще придется обходиться напрямую. Но это пока, в наше незавершенное время. Вскоре придет эпоха, когда властители мира растеряют остаток реальных человеческих качеств, станут поднебесными «божествами», ибо плоть их – непререкаемый синтез силикона и бренда. А сейчас они томятся в неудобных и омертвевших телах мировых бизнес-дельцов, кровавых политиков и CEO-руководителей. В реальном мире цветов и зверей, то есть во вселенной чистой биологии, это всего лишь постаревшие, медленно умирающие, уродливые, кровожадные, обросшие людскими условностями, инфицированные человеческими ненормальностями, они – случайные по внешним характеристикам и выгадавшие удачный момент особи. Но здесь в мире несвободы, ограничивающей и бесконечной силе знаков, они перестают быть собой, оставляют свою истлевшую оболочку и оборачиваются знаково-предметными монстрами. Когда-то люди сакрализовывали некоторые имена и властные полномочия, а потом испытывали не нарочный ужас и трепет перед таковыми. Процесс ступенчатого бытия, поклонения на основе иерархий и градаций был запущен. Но это был все тот же закон джунглей, знакомый обезьяний кодекс, нежно перенесенный человечеством на символическую и языковую плоскость, и впоследствии, естественно, крайне усложненный и усовершенствованный, но опирающийся на старых принципах. Роскошь и изобилие не были самоценными явлениями, ибо давно известны их кратковременность и капризная природа особенно в тяжелые, отмеченные кризисом периоды, поэтому рассматривались, как показатель присущей силы, мощной власти, множеств возможностей. Сейчас в век видимой застойной стабильности, жестком господстве молодых идеалов рынка и частной собственности, вещи стали не просто указателем внешней состоятельности, а срослись с телом собственника, оказались органичными частями. И вот инопланетные гигантские скопления компаний, зданий, машин, роскошествующих предметов, другой материи, нанизанные на ветхую человеческую плоть, разрастаются, сталкиваются, соперничают друг с другом. Их градус сексуальности четко реагирует на размеры этих скоплений, пропорционально уменьшаясь и увеличиваясь; вы знаете, что к репродуктивной функции это занятное качество имеет уже слабое отношение. Да, эти гении, гиганты сексуальности уже воспринимают себя представителями иного вида. Несмотря на внешнюю силу и действенность этих жестоких человеческих институтов как частная собственность и политическое всевластие, они все-таки не имеют под собой природной подоплеки и держатся на умозрительном, символическом согласии людей. Но стабильность никогда не была гарантией полной безопасности. Необходимо привнести им генетический и соответственно фатальный характер. Нужно собственные преимущества в образе вещественных ценностей запустить себе по вене, раствориться с ними, принять их в себя. Или изменить свое тело, сделав его способным к этому, чтобы далее, скаредно, собирать все, разбухая от вещевого самодовольства.

Я верю «блонде» и понимаю ее, так как трудно и нелепо сравнивать пусть и рельефно мускулистую ногу с новым парком совершенных в действии вертолетов, чьи кабины сверкают от неземного, бесчеловечного совершенства. В этом мире главный вопрос заключен в цене, и таковая не в пользу первой. Поэтому когда «блонда» вступает на порог явной интимной неискренности с лысеющим, воняющим, отвратительным властителем, она имеет дело не с обыкновенным телом, а с монстром, облепленным вещами неизвестной высшим эстетическим критериям красоты и знаками просто расового, даже видового превосходства. А тело есть лишь незначительный осадок, накипь бытия, отражающая последние крохи реальности в этом деле. Ветхое же тело некоторым образом являет как экзотические, стильный элемент в окружении кричащего роскошества и мощи. Но от него придется избавляться через последовательную и повсеместную смену органов, искусственную подмену клеток организма на конвейерные аналоги, изрыгающие блеск совершенства. Поэтому «блонда» подожди, и ты вскоре получишь в свои объятия новых, без царапинки неоновых людей. Но не жди, что с твоим, потерявшим прежние идеальные формы, телом будут мериться. Дух перфекционизма витает в каждом закоулке разума обезумевшего от изобилия «золотого» человечества; все надо делать максимально качественно, эффективно, даже эффектно, иначе следующие поколения просто не поймут, а могильные черви не распробуют.