Грешит тот, кто устраивает скандалы другим. Когда мне здесь устраивали скандалы, это был грех Мексики, а не мой, — я-то занимался приличным искусством, авангардом, на 30 лет опередившим свое время. Мексиканцы должны были бы приютить меня и не давать мне уезжать. Согрешила Мексика, а не я.
— Согрешила, потому что не сумела понять вас, не сумела воспринять смысл вашего творчества?
Конечно. Мне стыдиться нечего.
— Тем не менее, ваши театральные постановки, вроде «Игры, в которую мы все играем»… помните, о вас рассказывали, что вы разломали пианино в Сона-Роса (район Мехико)?
Все не так, это было на телевидении. Мы выступали с одной рок-группой и сказали, что тореро на корриде — настоящие художники, которые в конце разрушают свой инструмент: убивают быка. Я планировал выступление, в конце которого собирался уничтожить свой инструмент, как это делают тореро — ничего особенного. Мексиканцы должны были это понять, они же видят, как убивают быков. Но вот убить пианино мне не позволили.
— Значит, мы вас не поняли…
Меня многие не понимали, но некоторым это удавалось: Фельгересу, Лидии Карильо, Лопесу Тарсо, Карлосу Ансире, Хулио Кастильо, Беатрис Шеридан… словом, всем интеллектуалам. И все художники тоже меня понимали.
— Ну хорошо, скажем, вы каким-то образом чувствовали себя непонятым. Но ведь у вас был большой успех, много последователей…
Я не чувствовал себя непонятым, потому что сам себя не понимал. Я не знал, кто я такой, искал себя как художника, но не хотел заниматься традиционным искусством, не хотел становиться светским клоуном, который занимается искусством для тех, кто может за это заплатить, в то время как тысячи человек умирают от голода. И раз уж я не стал политиком, я занялся авангардным искусством.
— Мексика в те годы была гораздо более провинциальной страной, более замкнутой, не то, что сейчас. Мексика сильно изменилась.
Мексиканское искусство изменилось благодаря мне.
— Да, я знаю… вы были предвестником…
Я был искупительной жертвой, сам себя принес в жертву. Мне угрожали смертью, меня оскорбляли. Когда появился слоган «Поставь помойку на место», обо мне говорили: «Поставь Ходоровского на место», «Ходоровский, мы тебя убьем» и все такое… Мне лили на стул кислоту, подсылали каких-то громил, несусветный болван Передито — чиновник, заведовавший театром, — не пускал мои пьесы на сцену, а я все продолжал и продолжал, 20 лет сражался и продолжал свое дело.
— Ну, вы теперь очень известный человек. Это вам раньше приходилось противостоять этим овощам с узким кругозором, а теперь на книжной ярмарке в Гуадалахаре все ваши книги распродали, и люди в очередь выстраивались за автографом самого Х. — вы же теперь легенда.
Как это мне прикажешь чувствовать себя легендой — я же жив еще. Хочешь, я тебе станцую? Я жив.
— В то время люди видели в вас символ протеста, бунта.
Да, так было нужно, потому что культура продвигается вперед, только если совершаешь над ней насилие. Художники должны насиловать культуру, а не писать для того, чтобы привлечь публику, не делать никаких уступок, не торговать… конечно, если потом твои книги хорошо продаются — чудесно, но это само должно прийти, не надо к этому стремиться.
— Вы сейчас живете в Чили?
Я живу в Париже.
— Вы давно уехали из Мексики?
20 лет назад.
— Вас это удивляет?
Очень, потому-то я и вернулся. Непросто, знаешь ли, пролететь 14 часов, чтобы попасть в Гвадалахару. Еще 14 часов на обратную дорогу, и получится 28 часов на самолете за одну неделю.
— А чем вы сейчас заняты в Париже?
Я только что закончил одну пьесу, готовлю два фильма, работаю с пятнадцатью художниками — делаю для них сценарии комиксов, — пишу трактат о таро и прохожу курс терапии.
— Давайте с вами поиграем в одну игру. Это игра про жизнь, про смерть, про любовь… Я вам буду называть слова, а вы будете говорить, с какой идеей они для вас связаны. Тем более, что вам нравятся такие вещи. Насилие?
Невидимость.
— Счастье?
Детская мечта.
— Любовь в семье?
Вечный кризис.
— Смерть?
Жизнь.
— Ностальгия?
Яичница по-мексикански.
— Меланхолия?
Фильм.
— Джордж Харрисон?
Джордж Харрисон был моим другом. Он должен был сниматься в «Волшебной горе«, но там была одна сцена, которую он не хотел играть: когда учитель вытирает ученику задницу. Он сказал: «Я задницу не покажу», а я тогда сказал: «Ну, значит, и кино тогда мы не снимем». Я потерял миллионы только из-за того, что не позволил ему выкинуть эту сцену. Впрочем, Джордж Харрисон это… сахар
— Солидарность?
Самая солипсическая вещь на свете — это солнце, отсюда и солидарность. — Молодость?
То, к чему я еще приду.
— Старость?
Не существует. Старость под запретом, старость это грех.
— Скандал?
Скандал это… грех для того, кто его устраивает, а не для тех, кто его вызывает.
— Рождество?
Кока-кола. Эти разбойники из Кока-колы перекрасили Санта-Клауса в красный и белый, чтобы он был цвета Кока-колы. В народной традиции Санта Клаус зеленого цвета, а не красного. Кока-кола — преступники, они убили Рождество, превратили Санта-Клауса в рекламу Кока-колы. Санта-Клаус же потому на рекламах Кока-колы, что он красно-белый. Мы говорим: «Хватит!». Перекрасим его в зеленый. В Мексике Санта-Клаус зеленый, как кактус-магуэй.
— Что для вас юмор?
Жизнь. Жизнь это юмор.
— Мудрость?
Знание часто путают со смехом. Мудрость и смех — одно и то же.
— Предательство?
Это когда кто-то мудак и строит на этот счет какие-то иллюзии.
— Прошлое?
Прошлое — это настоящее. Смотри, у меня есть три вопроса: если не ты, то кто? если не здесь, то где? если не сейчас, то когда? Прошлое сейчас здесь, потому что если его нет здесь, его нет нигде. Будущее сейчас здесь, потому что если его нет здесь, его нет нигде. Бог сейчас здесь, потому что если его нет здесь, его нет нигде. Рай сейчас здесь, потому что если его нет здесь, его нет нигде. Все здесь и сейчас.
— То есть в настоящий момент?
Это не момент, это настоящее вечное
— Вы считаете себя вечным. А вы считаете себя блестящим?
Не надо меня за старика принимать — как это я считаю себя вечным? Или я старик, который себя считает вечным? Я страшно молод.
— Важно то, что внутри, так?
Конечно. Когда я был молод, мне было очень плохо, хотя снаружи был красавцем. Я тогда чувствовал себя принцем, который внутри — лягушка. Сейчас наоборот: я с виду лягушка, а внутри — принц. Все уравновешивается, не надо бояться возраста.
— Почему не надо бояться возраста?
Посмотри на меня — мне 78 года, мозг мой в полном порядке, никакого, что называется, умственного упадка. Я сейчас работаю больше, чем когда-либо, у меня все получается, никаких проблем. Возраст — не проблема. А потом ко мне приходят люди моих лет, такие трясущиеся старички. А все потому, что им сказали, что после семидесяти жить они уже не должны, что уже пора дряхлеть — любить нельзя, новую жизнь себе придумывать нельзя, ничего нельзя. Мой отец в 65 сбежал с сорокалетней, заделал еще двух детей, сейчас ему 100, а ведь все говорили, что он с ума сошел. Жизнь отлично может начинаться в 70 лет. В 70 ты еще молод, продолжительность человеческой жизни — как минимум 120 лет.
— То есть вам еще осталось прожить не меньше 50?
Ну конечно, мне еще многое надо сделать. Заведу новую семью.
— Это так вы для себя решили на будущий год?
Да. Завести новую семью, сменить дом, снимать кино, путешествовать, развлекаться.
— И так вы развлекаетесь с 17 лет…
Очень забавное интервью у нас получается, прямо настоящая игра.
— Большое спасибо. Недаром вы так хорошо все продаете — улыбка у вас незабываемая.
Даже если и не продавал бы, все равно бы покупали. Я никогда не ставил себе целью ничего продавать, никогда. Жалко, что все книжки распродали, надо было больше привозить.
— Ну, в других книжных магазинах потом еще больше купят.
Конечно.
— Скажите, как называются ваши книги?
Последняя называется «Танец реальности«, еще у меня есть роман под названием «Где лучше поется птице: Мое генеалогическое древо«, у нее еще второй том есть: «Дитя черного четверга». Еще одна называется «Психомагия«, но там уже весь тираж полностью распродан.
— А как же «Мудрость шуток«?
И эта есть, вышла в карманном формате, подешевле. Еще одна полностью распроданная — «Евангелия исцеления«. Это позитивная интерпретация, чтобы избежать всех этих проблем вроде «девственница ли Дева Мария?» — а Иосиф тогда что, кастрат что ли? Евангелие должно помогать жить, а не говорить нам, что жизнь это ад, а мы должны терпеть муки. Евангелие — чудесная книга, но надо знать, как ее интерпретировать.
— Спасибо, Алехандро Ходровски. Возвращайтесь поскорее.
А я никогда и не уезжал. Борхес написал в Буэнос-Айресе такие стихи: «Я путешествовал по всему миру, но никогда не уезжал от тебя«. Я по-прежнему здесь, я тут прожил 20 лет, завел здесь семью. Никуда я не возвращаюсь.
— А дети твои — мексиканцы?
Конечно.
— Отличный сувенир ты с собой взял из Мексики
Да говорят тебе, никуда я не уезжал.
