Если «я» позволяет себе быть «я» до конца, обороняет себя от влияния других «я» и всего, что свойственно «мы», то в конечном счёте «я» приходит к тому, что оно не существует, к тому, что нет и не может быть никакого «я». Но что тогда к этому приходит? Что осознаёт это?

Пусть изначально «я» формируется как оппозиция всем «я» вокруг и «мы»; или как система из предпочтительных элементов всех или некоторых «я» вокруг и «мы»; или как копия всех или некоторых «я» вокруг и «мы». Если так, то «я» формируется как нечто личное, как индивидуальность, неповторимый или повторимый коктейль реакций, отождествлений, ассоциаций, контрпозиций, влечений, методик поведения, смыслов. Но суть в том, что в этом коктейле личное — межличностное, индивидуальное — типовое, неповторимое — вторичное, а повторимое — лишь подчёркивает межличностность, типы и вторичность. Общество учит «я» не только тому, что желать, но и тому, как желать, не только тому, как себя вести, но и тому, что есть само поведение, не только тому, как и о чём мыслить, но и тому, что называть безмыслием.

Это — процесс насыщения бесконечной способностью сравнить и понять всё встречаемое на жизненном пути посредством выбора в привитом или накопленном опыте идентичного встречаемому, посредством установления того, на что встречаемое похоже, а значит, чем оно может быть.

Когда «я» оканчивает своё формирование, оно неминуемо начинает оборонятся не только от того, что ему противоречит, но и от того, чем раньше насыщалось, формируясь. Это может проявляться в обидах, агрессии, любой форме праведности, эксплуатируемой личностью, любой форме коварства, асоциальности, преступном поведении, эскапизме, угнетении, роли жертвы, милости, великодушии, любви и особенно — в стяжательстве.

Стяжательство суть наиболее простой, эффективный путь к социальному расслоению, а значит, обособлению «я» и образованию некоторых границ в доступе к «я». Социальное расслоение в любой его форме — основанной на деньгах, собственности, вкусе, героизме, самоотверженности — проистекает из потребности «я» защитить себя, это как наполненный водой ров перед стенами крепости. А стяжательство, в этом смысле, следует истолковывать не примитивно — как тупое накопление благ и стремление к выгоде, не как корыстолюбие, а как проявление эгоизма, шире — проявление основного инстинкта: инстинкта самосохранения.

«Я», сформировавшись, становится образом и подобием бога, и отношение «я» к миру ровно такое же, какая интерпретация бога в культуре, к которой принадлежит «я». Большое счастье, на самом деле, если бог в этой культуре интерпретируется как единственный, всемогущий, совершенный, вневременный, бесконечно правый и праведный, истинный, благой, владеющий тайной жизни и смерти и неподвластный гибели. Это — идеальное эго. Отождествляя себя с чем-то вот таким, «я» не меняется, оно остаётся собой, самосохраняется вот таким же, каким сформировалось.

Если «я» при этом наблюдательно, то оно изучит себя настолько, чтобы осознать: в «я» на самом деле нет никакого «я», это всё привнесено извне, зависит от внешнего, взаимодействует с внешним и, таким образом, проецирует какое-то внутреннее, которое индексируется в качестве «я», и одновременно с этим индексируемое в качестве «я» проецирует внутреннее на внешнее, создавая обстоятельства, встречи и гармонию, ту или иную.

Вывод: «я», преследуя цель самосохранения, в конечном счёте обнаруживает, что «я» не существует и — более того — не может существовать. Возможно, в этом контексте, существует только «их».

Тело

«Я» — субъект, тело — не субъект, тело — объект для «я». Тело не создаёт никакой концепции индивидуального, личного, никакого эгоизма, тело не субъект.

Тела у всех землян одинаковые, и если у кого-то что-то не так, то это признаётся отклонением, и это пытаются исправить по мере сил, приводя тело к одинаковому. «Я», наоборот, культивирует отличия, и оно возникает на отличиях, оно может быть конформным и пытаться не отличаться от других «я», сливаясь с «мы», но сами отличия при этом не исчезнут, они будут игнорироваться, но они продолжат существовать.

Кроме того, тело подчинено огромному количеству диктатур, например, диктатуре приличного и диктатуре модного, и такое подчинение считается благом, человек обычно не восстаёт против диктатуры умывания по утрам или диктатуры трусов. Тело не может восстать против диктатур, оно может отреагировать на неправильное питание, или развалиться в результате ДТП, но оно не восстанет, потому что оно вещь. «Я» — восстанет, посредством этой вещи, и даже когда человек восстаёт против диктатуры умывания по утрам или диктатуры трусов, это восстание не тела, а «я».