no pornographic material

txt by Антон КОРАБЛЕВ // published 08/11/2010

Современный человек встречается с проблемами, которые могли бы только рассмешить наших предков. Те из вас, кто бывают (по работе) на кладбищах, понимают, что я имею в виду. Среди могил да скрипа костей патриарха тьмы, сквозь бушующий ветер, раздается задорный потусторонний хохот: так смеются истлевшие черепа. В свое золотое время, наши деды, помимо всего прочего, занимались настоящими делами: разбоем, грабежом, насилием. Эти явления были естественным кожным покровом истории. Они не покупали пластинки на amazon, не играли в xbox, не просвещали своего внутреннего обывателя с помощью вики и не серфили на дигитальных волнах. Они поощряли кровавых убийц, делая их отцами городов и сынами республик (на столетия возводя семейные кланы в руководящие чины), украшали венками их лысины и медалями их срамные груди. У жизни был вкус. У жизни был запах. У жизни был цвет.

No Pornographic Material

Человек эпохи перезревшего модерна сталкиваясь со смертельными болезнями, безумием, катастрофами, локальными войнами, уродством и прочими людскими бедствиями, сталкивается с ними на безопасной дистанции: в арт-хаусе, почтовой рассылке, криминальной хронике, новостях, ток-шоу. Все эти несчастья, сопровождающие человеческий род, ушли ныне на периферию мира. Человек с таковыми событиями ознакомлен через искажающий информационный фильтр: потенциальные опасности представлены в форме безжизненной и безопасной последовательности знаков (несчастия вызывают ужас, именно как неконтролируемые события). Тут действует типично жижековская постсовременная логика шоколадного слабительного: мы получаем визуальный экспириенс, эмпирический результат, не испытывая неприятных побочных эффектов. Все выглядит так, как если бы высшим благом сегодня было то, что ничего на самом деле произойти не должно. Мы знаем, что болезнь или катастрофа возможна и даже весьма вероятна, хотя до последнего не верим, что она действительно произойдет.

chewbakka.com

Наши тела выдрессированы условностями дисциплины, правилами приличий, этическими предписаниями. Наши первичные потребности модифицированы до неузнаваемости, до тех пределов, где «естественность» навсегда утеряла свой смысл и назначение. Наши безответственные ожидания настолько неуемны, что мы пытаемся предвосхитить будущее, хотя заранее известно, что мы не способны ускорить эволюционный процесс, лаская футуристические соски. Весь развлекательный мейнстрим подобен дайвингу: телевизор включают не для того, чтобы думать или прикоснуться к инаковости, а для погружения в состояние наркотического полусна, когда зритель превращается в считывающий элемент с отключенным критическим сознанием. На это работает вся развлекательная индустрия; миллионы умнейших выродков придумывают все новые и новые математические формулы, дабы разбудить не эрегированный рейтинг. Жанровое кино умерщвлено всеобщим доступом к нему. Комбинаты по производству бумажного мусора выпускают то расшифрованные стенограммы телевизионного мыла, дополненные ремарками, то тонны вдохновенной прозы, декламирующей финалистские гипотезы, выискивающей переломные моменты истории. Наши утопичные мечты о «скором настоящем» конвертируют в электронные кошельки адептов «сладкого завтра». Мы питаемся, опорожняемся, спим, работаем со строгостью регламентаций древних времен, а в голове (на знаковых просторах) бушуют апокалиптизмы, сверх-человечество, катаклизмы глобальной истории. То, чего пока нет, и не предвидится в ближайшем будущем. Уставшие от жизни, мы не рискуем, а лишь стремимся к сытому комфорту и безопасности (проявляя некое подобие терпимости друг к другу). Мы живем в закрытых стерильных сообществах, погруженные в глупые повседневные удовольствия, а где-то там, на периферии мира, мусульманские радикалы готовы рискнуть всем ради некоего трансцедентального Дела. Мне, как и многим, трудно представить Дело, ради которого я готов пожертвовать своей жизнью.

Средний человек не сильно изменился внутренне: он утратил необходимость тяготиться своим состоянием и размышлять. Принимая (по умолчанию) иерархическую логику капитала, как свою безальтернативную судьбу, двуногий изучает слова и язык, на котором говорят власть имущие, осмысляет окружающую дискурсивность, проходит преждевременную социализацию всей системой внесемейных институций и их представителей, и, в конечном итоге, мимикрирует под общий хихикающий поток: становится частью неповоротливой бюрократической машины. Опознавая себя через образы, наш внутренний фюрер видит статуарный набор ролей, которые он может сыграть. Благо, медийные рупоры предлагают различные поведенческие модели, как для подчинения, так и для бунта. Этот Другой, который спрятан в нас, играет в сложную игру: мир его дрессирует, выдает награду, «чужой» учится ему нравиться. Чужой, в своем выборе, настолько свободен от всех формальностей, что смысл превращается в насилие. Другой освобожден от всех смыслов, и это становится нормой. В конце концов, систематическое знание (как транслятор смыслов) зачастую использовалось, чтобы эксплуатировать, контролировать и принуждать. Мыслить – либо фарс, либо роскошь.

В этой ситуации примечателен тектонический сдвиг в рамках публичного мышления: если интеллектуал прошлого (всеми возможными способами) дистанцировался от массы, то интеллектуал ироничного настоящего, научившись по книгам основам манипуляции (очередная фикция и спекуляция на слабоумии), хочет быть ей понятен, стремится стать самой массой, обитать в общественной матрице-матке, быть ею поглощен. По сути, это соприсутствие имени со знаками мудрости есть страстная ницшеанская воля к бессодержательному ничто, воля «быть услышанным многими». Интеллектуал плетется в «хвосте», но бежит, поглаживая себя бессмысленной идеей, что «догонит», пусть не сейчас, но вскоре, стоит только поднажать. Эта достижимая, но трудно исполнимая цель, которая занимает весь жизненный цикл постсовременных философов, подменяет собой все «предметные» цели. Подобный союз массы и интеллектуалов возможен при условии, что интеллектуальность – пустота, которая воспроизводит форму, но не несет в себе никакого содержания. Масса (со своими эпонемическими мифами), как известно, – давний и почетный враг рационального мышления. Она не обладает ни предикатом, ни атрибутом, ни референцией, ни качеством, но задает формат дискуссии. Она не имеет социологической реальности: у неё нет ничего общего с каким-либо реальным населением или особой социальной совокупностью. Словом, любая попытка ее квалификации является всего лишь усилием отдать ее в руки социологии. Именно этим определяется то, что здесь невозможен обмен смыслами — они тут же рассеиваются, подобно тому как рассеиваются в пустоте атомы. Масса, лишенная слова, распростерта перед держателями слова, лишенными смысла: восхитительный союз тех, кому нечего сказать, и масс, которые не говорят. «Сколько же еще эти скоты будут ссать нам в уши?», — издается из глубин рта, впавшего в коматозную спячку, побитого щетиной мещанина. Произнес и переключил канал: туда, где любая банальность расцветает мощным сорняком.

No Pornographic Material
pee chew by 04_

В условиях современности, философия, как функциональная составляющая работающего сознания и экзистенциальный заказ человечества на рефлексию, чтобы не затеряться в субкультурной безвестности, принимает покорную позу лани, постоянно взаимодействуя с ароматными внутренностями массовой культуры (мысли вслух, публичная философия, публичное мышление, stand up philosophy): дискурсы отлично репрезентируют масскульт, дают ему обоснование «постфактум». Именно поэтому медийная интеллектуальная схоластика так популярна и любима большинством, которое мнит себя элитарным меньшинством. Наш (постоянно ускоряющийся) информационный век настойчиво требует потешить философское самолюбие в окружении бестолковых любителей королевского чизбургера, поэтому интеллектуалы уходят от классических экзерсисов, растворяясь в массовой культуре, т.к. свою основную «экспу» популярности (следовательно, значимости) они получают именно в рамках масскульта (безусловно, этой прикладной сферы не чурались и философы прошлого, но сейчас она заслонила собой фундаментальную теоретическую работу). Человеку эпохи знаков легче оперировать самими знаками, поэтому мыслителей продают под разными марками. К примеру, Фридрих Ницше — короткое, легко запоминающееся имя, яркий и отличительный визуальный образ, высокий индекс цитирования и мощный шлейф вторичных слухов (неудачи в личной жизни, отношения с женщинами, психическое здоровье, etc) — case study + brand blotter.

Если взобраться на Эльбрус, где окопались рты поп-социологов с золотыми коронками, то мы встретим мнение, что виртуализированное пространство якобы создает принципиально новую площадку для мышления. Обтекая, сие соитие они именуют «компенсаторным рефлексом». Компенсаторность — своеобразный миф, который позволяет самостоятельно достраивать настоящую реальность, чтобы получить то, чего на самом деле не хватает каждой особи. Виртуальность, как проститутка, предлагает грубо овладеть ею, но утром, после коитуса, ты разубеждаешься в возможности самой реальности. Другими словами, упраздняется различие между реальностью и ее репрезентацией: эта ситуация приводит к имплозии полюсов, между которыми циркулирует энергия Реального, но Реального, как системы координат, больше нет, оно живет жизнью модели. Как человеческие существа, одновременно функционирующие в реальном и виртуальном пространствах, мы мутируем и вливаемся в поток различных состояний (ощущений, переживаний), превращаясь в безликий ансамбль фрагментов (под руководством Иосифа Кобзона) закольцованных на ленте Мебиуса. Каждый из нас всего лишь крошечный, никому не нужный, осколок зеркала, в котором отражается пессимистическая картина целого мира, управляемого сатанинскими шестеренками. Одни паками сливают фильмы Алехандро Ходоровского; другие проводят жизнь в поисках новых рингтонов и рефератов, чтобы ученая профессура с образовательными программами отъебалась раз и навсегда.

chewbakka.com

Сам Берия поник бы погонами, узнав, что шансон, кооптировав риторику своих оппонентов, превратился в визитную карточку страны: что серпантиновый мейнстрим, что прокуренный андерграунд – мрачное убожество да морщины. Извечный спор плохого с худшим. Очевидно, больны оба. И только густобровый Брежнев, как кровь бомжа, становился смешнее с возрастом, в то время как марксисты ассистировали хитрости Капитала! Вся проблема в том, что пока конкретно тебя волнует то, что Иван Ургант в очередной раз изверг по поводу новой диеты отверстия похоти, телевизор кричит как младенец и плачет кровью = телеиндустрия и телеаудитория образуют прочную гомеостатическую систему, которую не сможет разрушить ни Маркузе, ни Маклюэн, ни Дебор. Масс-медиа – царство чистейшего, обеленного, структурированного всего: искусства, религии, философии. Технические гаджеты, призванные транслировать бессодержательный гумус, как труба, ведущая в подвал. Все боятся смотреть туда, но засыпают в объятиях электронных зверей. В моей душе окопался rss-поток с покемонами, все бы хорошо, но у меня больше нет души.